Николай Дубов - Колесо Фортуны

- Ну, давай - ручное огнестрельное.

- Револьвер Наган, калибр 7,62 - раз, - сказал Щербатюк, зажимая палец. - Пистолет ТТ, калибр 7,62, пистолет системы Браунинг, револьвер системы ВеблейСкотта, пистолет системы Макарова, калибр 9 миллиметров, пистолет системы Стечнина...

- А какое есть холодное оружие?

- Финский нож, кинжал, карманный нож...

- Стоп, стоп! Карманный нож считается уже не оружие, а инструмент. Из каких частей он состоит?

- Ну, колодочка и это... как его? Полотно, да?

- Нет там никакой колодочки, а есть ручка. Полотно бывает у пилы, а здесь клинок. Что в клинке различают?..

Основание, лезвие, обух, острие. Давай зубри, Грицко, а то плаваешь!

- И на кой черт это учить? Только мозги засорять.

- Не скажи! А если тебе доведется следствие вести, писать протокол. И вот, например, нож - главная улика. Что ты будешь писать? "Эта штука, которая в карманном ноже режет, была изогнута" - так, что ли?

Щербатюк пренебрежительно хмыкнул, но ответить не успел. Входная дверь распахнулась, и в комнату ввалился Аверьян Гаврилович. Он хватал воздух широко открытым ртом и натужно прохрипел:

- Воры!.. Скорей!.. Помогите!..

- Застегнитесь, гражданин, - неприязненно сказал Щербатюк и показал пальцем.

- Извиняюсь! - вспыхнул Аверьян Гаврилович и трясущимися пальцами устранил небрежность в туалете.

Странным образом это столь прозаическое действие повлияло успокоительно, и Аверьян Гаврилович снова начал обретать дар речи.

- Прошу вас! Надо немедленно. Что ж вы сидите?

Пойдемте или пошлите кого-нибудь со мной!.. Ведь они же там...

- Где там, товарищ директор? - спросил Кологойда.

- Как это где? В музее, конечно! Раз вы меня знаете...

- Кто ж вас не знает?.. Один лейтенант Щербатюк, так он иногородний, а теперь и он узнает... Вот тебе и практика для твоих лекций, - повернулся он к Щербатюку.

- Вася! - Щербатюк положил руку на свою рыхлую грудь. - Будь человеком! Ты ж видишь, - кивнул он на груду конспектов и учебников, и бесформенное лицо его сложилось в гримасу отчаяния.

Кологойда, колеблясь, посмотрел на него, на Букреева и взял фуражку.

- Только имей в виду! Мне будет нужно - заставлю дежурить, хоть ты там рожай, хоть экзамены сдавай...

- Ладно, ладно, - сказал Щербатюк и склонился над конспектом.

Мягкостью характера Аверьян Гаврилович не отличался. Вся его взбудораженность на короткое время сменилась удивлением тому, как равнодушно встретили в милиции ужасную весть о ворах в музее, но тут же перешла в гнев.

- Я не понимаю, товарищи! Вам сообщают о воровстве государственного имущества, а вы, вместо того чтобы действовать, принимать меры, ведете какие-то странные разговоры, переговоры...

- Спокойно, товарищ директор! - сказал Кологойда.

Он надел фуражку, проверил по носу положение козырька и вышел из отделения. - Вот мы уже идем и сейчас начнем принимать меры... Главное не пороть горячку. Так что это за воры и где вы их видели?

Аверьян Гаврилович рассказал о загоревшемся вдруг в музее свете.

- Так, может, он сам загорелся? Вон у моей хозяйки лампочка была плохо завинчена, как грузовик мимо идет, дом трясется, она и блымает - то загорится, то гаснет.

- Не было там никакого грузовика! И потом - когда я постучал, свет сейчас же погас.

- Постучал? - Кологойда даже приостановился. - Зачем?

Аверьян Гаврилович смятенно развел руками.

- Черт те... Ужасно глупо, конечно... Как-то так получилось... Импульсивно. Понимаете?

- Нет, - сказал Кологойда. - Кабы вы стояли на шухере, тогда понятно, а так...

- Что значит на шухере?

- Ну, на стреме, на страже, по-блатному. Один ворует, а второй сторожит, и в случае какая опасность - дает сигнал...

- Так что же, по-вашему, я, выходит, соучастник?

Я помогаю обкрадывать свой музей?..

- Я того не говорил, а как будет дальше - посмотрим. Вы мне лучше скажите, какие ценности у вас на хранении?

- Как какие? Все!

- Да нет, конкретно - разные там вещи из золота, серебра...

- Ах, такие ценности?.. Нет, таких ценностей у нас нет.

- Вот я и думаю - что в вашем музее можно украсть? Я как-то был, смотрел, а ничего такого не видел...

- Как это вы не видели? У нас чрезвычайно интересные экспонаты! И они имеют большую научную ценность.

Правда, они не имеют рыночной цены, в том смысле, что их нельзя продать-купить... Нет, не думаю, просто не представляю. Ну кто, например, купит окаменевший зуб мамонта?.. Но духовная, воспитательная ценность их...

- Так вот я и говорю - сколько в милиции работаю, а не слыхал, чтобы кто-то украл какую воспитательную ценность... Вор крадет, чтобы сожрать или продать...

Стой! - закричал вдруг Кологойда и бросился вперед.

До угла оставалось метров сто, когда из теневой полосы под лунный свет вышла закутанная женская фигура, но увидела идущих и, всплеснув руками, метнулась обратно в спасительную тень. Аверьян Гаврилович побежал следом за Кологойдой и почти наткнулся на лейтенанта.

Кологойда стоял за углом, всматривался в калитки, заборы и чертыхался.

- Начинаются чудеса в решете: появилась какая-то тетка и нет тетки... На помеле она не улетела и сквозь землю не провалилась, выходит, где-то она тут, за забором. И выходит - тетка эта обязательно местная.

- Почему вы так думаете?

- А потому, что ни одна собака не гавкнула. Попробуй чужой сунуться, они такой тарарам поднимут... Тогда спрашивается: зачем местной тетке бегать по ночам?

И прятаться? А?

- Да что вам далась эта тетка? Надо скорей в музей, а не каких-то баб ловить!..

- Это никогда не известно, - споро шагая, ответил Кологойда. Пристально глядя перед собой и все ускоряя шаг, он начал плести какую-то совершенную, по мнению Букреева, околесицу. - Тетка, или, как вы говорите, товарищ директор, баба, тоже может оказаться вещь...

Смотря с какой точки... Она может быть просто факт, может быть фактор, соучастница или свидетельница. Или даже улика... Ага! Вот ты где, голубушка...

Гигантскими скачками Кологойда помчался вперед, но пробежал мимо музея и свернул к двору Букреева, оттуда донесся панический визг и тотчас оборвался. Когда Аверьян Гаврилович подбежал, Кологойда грозным ястребом возвышался над Евдокией Гавриловной.

Все, что в смысле дородности не добрал поджарый, как борзая, брат, Евдокия Гавриловна перебрала с лихвой, но росточком не вышла и была этакой кубышечкой, как говорили соседи, "поперек себя шире". Сейчас от страха все ее округлые формы превратились в подтаявшее трясущееся желе. Споткнувшись о грядку, она села в ею же самой выращенную чащу моркови, но не могла уже ни подняться, ни пошевелиться и в немом ужасе смотрела на нависшего над нею Кологойду.

- Что вы, товарищ лейтенант?! Это же Дуся, сестра!