Журнал «Если» - «Если», 2010 № 11

И он протянул руку. Поколебавшись миг-другой, я ее приняла.

Через много лет — даже не могу назвать точную цифру — лунное правительство объявило о смерти Малькольма Белла. Якобы его кремировали, следуя им же оставленным инструкциям, и развеяли пепел по Солнечной системе, и он попал в атмосферу, на почву каждой планеты, где успело обосноваться человечество. А последнюю порцию поместили на борт безымянного зонда, мы все еще стреляем такими в темноту, и жест этот позволил прессе высокопарно заявить, что Белл теперь принадлежит звездам.

Как утверждалось в большинстве некрологов, последние годы он тихо и мирно прожил в своем доме на Темной стороне, думая одному только ему известные думы. Он порвал связи с человечеством, и лишь изредка его посещали врач и Джесси Джеймс, женщина теперь уже средних лет — по версии прессы, его личный помощник. Белл оставил значительные средства на содержание своего жилища, и оно будет обслуживаться до тех пор, пока Джесси Джеймс не переселится в него однажды, достигнув весьма и весьма преклонного возраста.

Если Белл в самом деле умер и кремирован, посетители, время от времени возникающие на моем пороге, не задавали бы вопросов, где он находится и каким образом там оказался. Не спрашивали бы каждый раз, вижусь ли я с ним, шлет ли он или его друзья какую-нибудь полезную информацию. Ну, если на то пошло, я минимум четыре раза видела Малькольма Белла после его так называемых похорон и надеюсь увидеть еще, хотя, подобно ему, я высоко ценю путь, найденный злополучным Кеном Дестри, и ни слова не скажу о нем тому, кто считает себя способным постичь истину с помощью одних лишь вопросов.

Когда разнеслась новость о кончине Белла, я занималась рутинной ревизией в одном лунном парке. Сразу же заявила, что на сегодня работу прекращаю, отложила бухгалтерские книги и побрела мимо смеющихся детей, шумных аттракционов и ларьков с обычным ассортиментом продуктов, предназначенных для порчи зубов и увеличения обхвата талии. Не знаю даже, что я тогда чувствовала. Конечно же, не печаль. Новость не застигла меня врасплох. Не было и чувства невосполнимой утраты. Я успела выйти замуж, обзавестись дочерью и друзьями, сделать карьеру и внушала себе, что никогда не пойду дорогой Малькольма Белла. Но почему же тогда я все время думала об этом?

Думала и в ту минуту, когда спохватилась и обнаружила, что сижу на скамье напротив обиталища пары клонированных белых медведей. Свой корм они ели не даром, карабкались день-деньской на высочайшую точку своих владений и оттуда падали в пруд, привлекая уйму зевак. Шлепок брюхом о воду напоминал гром, а вздымающиеся брызги — взрыв. Среди посетителей парка не одна я такая нашлась — другие тоже подыскали удобные для любования медвежьим шоу местечки. Приятно, что ни говори, сидеть и смотреть, как звери, святая простота, радуются жизни.

Через некоторое время я пригляделась к логову. Двое взрослых медведей не испытывали неудобств, однако их территория была почти вдвое меньше, чем выглядела. Благодаря ухищрениям строителей со светом и перспективой воображению рисовались арктические просторы, где когда-то вольно гуляли предки этих зверей. На самом деле сходство с земным Заполярьем было лишь условное, да и наших медведей сегодняшняя Арктика убила бы так же быстро, как и лунный вакуум, окажись они вне купола.

Фреска на изогнутой полумесяцем задней стене медвежьего приюта изображала ледяные поля, густую синеву неба и кочующих морских котиков вдали. Картина меня восхитила: кажется, каменные элементы вольера сливаются с фреской, и почти невозможно угадать границу между настоящим и поддельным.

Фреске, разумеется, полагалось радовать не медвежий, а человеческий глаз — звери не способны оценить эти образы из истории своего вымирающего вида. Сидя в тепле искусственного весеннего дня, я подумала: интересно, медведи воспринимают свою естественную среду обитания в двухмерном изображении? А если воспринимают, то принимают ли ее на веру? Может, глядя на несуществующих котиков в несуществующих километрах, мишки ломают голову, как бы добраться до этакой вкуснятины? Поймут ли они когда-нибудь, что нет ничего проще — надо только подойти к стене под правильным углом.

Конечно, не поймут. Они звери, а не философы. Но неужели это единственная причина, не дающая им найти ключ к отгадке? Будь у полярного медведя хотя бы воображение и логика сумасшедшего Кена Дестри, смог бы он поверить, что способен преодолеть невидимый барьер и с помощью этой веры оказаться в краю, который считает родным?

Люди на такое способны. Я это знаю наверняка, потому что видела своими глазами.

Вопрос в том, должна ли я отдать этому путешествию собственную жизнь.

Не стану утверждать, что решение пришло ко мне именно тогда. В старый дом Малькольма Белла я переехала только через тридцать лет, и все это время сомневалась и колебалась. Могу только сказать, что кое-какое влияние на мой выбор тот день в парке оказал.

Еще один заслуживающий упоминания день — это когда мы с Беллом впервые встретились и он велел взять его за руку.

Там был мир. И мир неплохой. С деревьями, не похожими на деревья, горами, слабо напоминающими горы, и небом, какого я прежде не видела никогда. Так красиво, так гостеприимно. Воздух — не надышаться; легкие наполнились энергией, взбодрилась каждая клеточка тела. А еще там было озеро, от него шел аромат, несомненно безопасный для человека — ведь в розовой воде вовсю плескались дети, играли с гладкокожими и большеглазыми животными: я бы их назвала котиками, будь у котика на лапе противопоставленный большой палец. На одном берегу пляж окаймляла цепочка коттеджей, скромных и по размерам, и по экстерьеру; над всеми без исключения развевался лунный государственный флаг, над некоторыми — флаги древних земных стран.

В тот день мы с Малькольмом Беллом спустились с холма и обнаружили, что среди коттеджей есть незанятые — их хозяева отправились путешествовать. Но поселок не пустовал, мне на глаза попалось не меньше двадцати человек в возрасте от младенческого до почти пожилого. Они узнавали моего спутника и приветливо махали с уютных веранд.

А тот, покинув анахоретову пустынь, как будто сбросил добрых тридцать лет. Пускай никуда не делись морщины и волосы остались седыми, но глаза наполнились жизнью, зажглись любовью к людям. Я вдруг засмущалась, но все ж посмела поинтересоваться, поведя вокруг рукой:

— Так что же, все они — отшельники Темной стороны?

Мой вопрос вызвал бурное веселье.

— Почти все, — отсмеявшись, ответил Белл. — Одни самостоятельно нашли сюда дорогу, а кое-кого, вроде этого молодца, — указал он на человека, сошедшего с крыльца и направившегося к нам, — привели мы, решив, что он того заслуживает.