Сергей Абрамов - Поиск-80: Приключения. Фантастика

В старой трансформаторной, заброшенной за ненадобностью, Николай Константинович с такими же чудаками, как он, оборудовал лабораторию и бог знает чем там занимался. Однажды терпению Омельчука пришел конец, и он в сопровождении начальника охраны направился туда навести порядок. Стояла бывшая трансформаторная на отшибе, среди ядовитопыльного репейника и нахальной крапивы. В сумерках Омельчук не видел тропинки и пер, как лось. Начальник охраны еле поспевал за ним.

В тот вечер Чадов со своими помощниками закончил монтаж диковинного устройства, напоминающего полупрозрачный саркофаг. Оно уже было поставлено под «промышленную нагрузку». Ребята проверили синхронность работы узлов, еще раз полюбовались системой контроля и блокировки и теперь пили кофе, строили догадки — чем же опыт закончится?

Самый молодой из группы Чадова, недавний выпускник политехнического Славка Юколов, трещал без умолку. Он сам напросился на роль испытуемого, волновался, конечно, и никому не давал покоя.

— Нет, вы ответьте мне, — теребил, он Чадова, — почему, допустим, исключено появление моего двойника? Представляете — мы открываем в один прекрасный момент нашу штучку, а оттуда выходит мальчик с пальчик, я в миниатюре…

Чадов отшучивался, и Славка тут же переключался на мастера участка электрооборудования, которого ценили за скромность и бескорыстие, за виртуозное умение наладить любую схему.

— Нет, вникните, Фокич, до чего же контрастна история техники. Крестьяне предпочитали лошадь как основное тягло, а небо уже чертили самолеты. Люди уже шагали по Луне, а на Земле не было еще надежного болотного вездехода. Теперь — извольте — из ящичка на курьих ножках вплывает к нам в квартиру всемирная знаменитость, хоть за руку здоровайся, а кофе, между прочим, варим по старинке…

Часы отбили десять вечера, когда на пороге лаборатории статуей командора возник мрачный Омельчук.

Шум смолк, и слышно стало, как бурлит в который раз заправленная кофеварка да монотонно гудит саркофаг, словно шмель, попавший в тенета. За стенками устройства вспыхивали и гасли разноцветные огоньки.

— Что это?! — спросил Омельчук.

Николай Константинович развел руками — он не в состоянии был коротко объяснить суть агрегата.

— Мне доложили, — жестко сказал директор, — что вами, Чадов, за последний год истрачены изрядные средства, изрядное количество дефицитных материалов, между тем никаких практических результатов.

— Мы занимаемся практикой в рабочее время, а здесь собираемся по вечерам, — звонко сказал Юколов. — Душу отводим.

— За счет государства? — усмехнулся Омельчук.

— Мы многое сами покупаем, — возразил Чадов.

Омельчук не удостоил его ответом.

— А кружки самодеятельности — это тоже, по-вашему, излишество? — не утихал Юколов.

— С вашими-то данными, — Омельчук оглядел Славку, — только в балете и выступать… Мне известно, товарищ Юколов, что доверенный вам участок далеко не в блестящем состоянии.

— Тогда увольняйте! — воскликнул оскорбленный Славка.

— Хоть завтра!

Разговор принимал скандальный оборот.

— Василий Игоревич, — обратился к директору Чадов, — мы приносим извинения, если что-то нарушили…

— Не строй дурачка, Николай Константинович, — ответил Омельчук. — И будь добр — освободи себя от роли капитана этой шарашкиной команды!

— Да зачем вы так, Василий Игоревич! — вмешался Фокич. — Я тут в трансформаторной нашей будто заново родился.

— Вот и хорошо! — Высокий, подтянутый, в строгом темно-синем костюме, правда, с репейниками на штанинах, Омельчук явно выигрывал перед коренастым, начинающим лысеть, одетым в замурзанную спецовку мастером. — Заново родились, говорите? Тогда примите мои поздравления!.. И чтобы ноги вашей тут больше не, было! Слышите! — Омельчук подошел к кофеварке, исходящей клекотом, и выдернул вилку из штепселя. — Еще раз повторяю: ваша частная лавочка, кроме бессмысленных трат, ничего не дает. Более того — отвлекает работников! Приказываю поэтому все прикрыть! — Есть научно-техническое общество, там и отводите душу!.. Начальник охраны!

— Слушаюсь! — проговорил старый служака.

— Потрудитесь проследить, чтобы завтра же сарай этот был опечатан и энергия отключена! Все!

Чадов понял, что доказывать и спорить бесполезно. В чем-то они, вероятно, допустили ошибку, наверно, следовало информировать директора о своих замыслах, может быть, заручиться поддержкой экспериментаторов из Научного Центра… Впрочем, теперь в этом не было смысла: Омельчук от принятых решений не отступал. В груди у Чадова похолодело.

— Я ухожу с завода, — сказал он тихо.

Омельчук вздрогнул, повел бровью, ничего не ответил и вышел. Следом поспешил начальник охраны…

Добровольные помощники Николая Константиновича просидели с ним еще несколько часов, — на ночь глядя не хотелось расставаться.

— Не суждено, Слава, — грустно заметил Чадов. — Не суждено… Мальчик с пальчик останется в сказке.

— Омельчуку бы наши датчики, тут бы мы посмотрели! — негодовал Юколов.

Фокич слышал это и, прихлебывая из кружки кофе, задумчиво глядел на Славку…

Они разошлись под утро, когда заря, летняя и тихая, охватила небо.

Кирпичный домишко, бывшую трансформаторную, опечатали в тот же день. Вскоре, сдав дела новому начальнику участка, Николай Константинович уехал из города.

…И вот теперь, по прошествии семи лет, Омельчук вспомнил о Чадове. Может, потому и вспомнил, что стал Чадов известным изобретателем? За письмом, оставшимся без ответа, пришла телеграмма. Василий Игоревич снова просил Чадова приехать. Николай Константинович не ответил и на телеграмму. Вскоре позвонил заместитель министра, поспрашивал Чадова о делах и предложил командировку на завод к Омельчуку — глянуть свежим глазом на обновленное предприятие, а в общем — подсказать, если возникнет идея, как повысить скорость и надежность главного конвейера. Николай Константинович понял, конечно, откуда дует ветер. Что-то видно там не ладилось у Омельчука. Ничего не поделаешь — нужно ехать. Ну, чего бы ему самому не написать о своих заботах честно и откровенно. А то — «соскучился». Подумаешь, дядя родной…

Семь лет — достаточный срок, чтобы стерлись обиды, по крайней мере — их острота.

Омельчук встретил Чадова на аэродроме. Встретил с шиком, подкатил на машине к трапу, только что не разостлал ковровую дорожку. Зато и обнял, и расцеловал. Ни упрека, ни намека на оставшиеся без ответа послания. Таким тактичным, таким радушным Николай Константинович не помнил Омельчука и в лучшие годы. За всю дорогу от аэродрома Василий Игоревич умудрился ничего конкретного не сообщить и в то же время рта не закрывал. Есть такие люди: никогда прямо не скажут, что необходима им ваша помощь, будут вертеть восьмерки вокруг да около, благожелательностью одаривать, и вроде сам догадаться должен, что от тебя требуется. А получат свое — и будто не просили, любезность за любезность — и квиты.