Михаил Ахманов - Посланец небес

«…но твоя жизнь еще не закончилась, – напомнил командор. – Не обманывай себя, малыш, ты еще можешь угодить в ту самую яму, которую тебе нарисовали. Ты вылез из нее, но кто знает, что с тобой случится завтра или послезавтра? Возможно, тот первый случай был предостережением. Так сказать, пробой пера».

«Я знаю, – молвил Тревельян в ответ, – я знаю». Затем он вытер пот с висков и твердыми шагами направился к усадьбе.

Добравшись до ограды, он вздрогнул и остановился в изумлении. Барьер, отделявший усадьбу от внешнего мира, представлял собой стенку метровой высоты, сложенную из тесаных камней, на которой, точно на пьедестале, высились статуи пацев втрое больше натуральной величины. Тут были пацы стоящие и сидящие, хмурые, грустные и скалившие зубы в чем-то напоминавшем улыбку, пацы-самки, пацы-самцы и пацы-детеныши, пацы, жующие орехи или глядящие задумчиво вдаль; словом, тут были пацы в разнообразных видах, причем все они держались друг за друга верхними и нижними лапами, образуя, с одной стороны, единую композицию, а с другой – преграду, которую трудно одолеть. Кроме того, изваяния, высеченные из охристого и буроватого камня, являлись поразительно правдоподобными; искусство мастера – или, скорее, мастеров, – внушало искреннее восхищение.

Только зачем эти умельцы изваяли пацев? Повсюду на Осиере, как в восточных и западных странах, так и в Семи Провинциях и даже на юге, у безволосых дикарей, они считались животными нечистыми, тварями жадными, мерзкими, вонючими и безусловно враждебными людям. Они воровали мелкий скот и птицу, зерно и овощи из амбаров и фрукты из плодовых рощ, они могли загрызть ребенка или женщину, а стая пацев была опасна даже для вооруженного мужчины, в чем Тревельян убедился еще в лесах Хай-Та, в первый же день прибытия на материк. Иногда циркачи и фокусники, коллеги покойного Тинитаура, приручали пацев, учили их всяким забавным ужимкам – довольно редкий случай, ибо дрессировке поддавалось одно из ста животных; этим, да еще клеткой в Висельных Покоях, и ограничивалось их практическое использование. В местном фольклоре они всегда играли отрицательную роль глупых и хищных прощелыг, коими брезговал любой приличный зверь, от грозных драконов нагу до древесных кроликов. Словом, пацы были малодостойными созданиями.

– Пц-пц-пц, – сказал Тревельян, покачал головой и не спеша двинулся вдоль странной ограды. Она привела его к вратам, двум статуям совсем уж гигантской величины, протянутые лапы которых образовывали арку. Он вошел в сад и, стараясь превозмочь волнение, зашагал по засыпанной гравием дорожке. Если не считать скрипа камней под ногами, монотонного жужжания насекомых и шелеста листьев, вокруг царила тишина. Тишина и безлюдье – он не увидел ни женщины, ни мужчины, ни помощника-рапсода или пастуха, ни слуги или служанки. Никто не окликнул его, не пожелал разделить дыхание, не спросил, зачем он явился и по какому праву тревожит Великого Наставника.

Так, в тишине и молчании, Тревельян добрался до небольшого овального пруда перед входом в дом. В нем колыхались нежные кувшинки, ветер чуть рябил поверхность прозрачной воды, а на берегу, на зеленой траве, расположился сухонький старец в белой просторной хламиде. Судя по жидким седым бакенбардам и пигментным пятнам цвета зрелого каштана, было ему порядком за восемьдесят – возможно, все сто с хорошим гаком. Однако его маленькое личико казалось гладким, почти лишенным морщин, а безмятежный взгляд подсказывал, что свойственные старости недуги его не беспокоят. Ни ломота в костях, ни учащенное сердцебиение, ни неприятности с желудком и прочие хворобы.

«Ну и фокус!» – подумал Тревельян при виде этой благостной картины. Все было в точности так, как ему описали: бодрый старичок совершенных лет сидит у водоема с кувшинками и размышляет о судьбах мира. Наверно, десять дней уже не ест, не пьет и под кусты не бегает… К тому же на вид человек, а не пришелец. Не просто человек, а настоящий гуру! Мудрый, безобидный, добрый… Правда, может послать медальон, где получатель висит на крюке или гниет в темнице.

Он склонил голову.

– Моя кровь – твоя кровь, отец мой. Я рапсод Тен-Урхи. Извини за вторжение… Чтобы увидеть тебя, я прошел, проехал и проплыл половину мира.

– Моя кровь – твоя кровь, рапсод Тен-Урхи, – неторопливо произнес старик. – Тен-Урхи, странствующий с шерром на плече от берегов Жемчужного моря… Тен-Урхи, свершивший в Этланде суд справедливости… Тен-Урхи, похищенный в Манкане и побывавший на Дальнем Юге… Тен-Урхи, вернувшийся в Фейнланд и переплывший море Треш… Большое путешествие, много событий, клянусь Тремя! Ты в самом деле прошел, проехал и проплыл половину мира. Ну, садись! – Он хлопнул по траве изящной маленькой ладонью.

– Ты много обо мне знаешь, почтенный, – сказал Тревельян, опускаясь на землю.

– Меньше, чем хотелось бы, сын мой. Юноша таких достоинств давно прославился бы в нашем Братстве, а о тебе узнали лишь пару сезонов назад. Где ты был, Тен-Урхи, что ты делал, до того как появился в Хай-Та? Кажется, в Бенгоде? А потом в Рори, у дарующего кров Шуттарна? Прежде я о тебе не слыхал.

«Неплохо у него поставлена разведка, – заметил призрачный Советник Тревельяна. – Ну, как выкрутишься? Только не рассказывай ему про несчастную любовь или казненного прадедушку. Все равно не поверит».

– Конечно, ты не слышал обо мне, – молвил Тревельян. – В мире такое множество людей! А я прежде не был рапсодом. Я был… ээ… ловцом птиц.

– Для птицелова ты неплохо владеешь арбалетом и мечом.

– В лесах, где водятся птицы, много опасностей. Вдруг наскочишь на клыкача или дикую кошку…

Старик, усмехнувшись, покивал седовласой головой:

– Ну, ладно, ладно. Значит, ты ловил птичек, а потом стал рапсодом. Прорезался талант, я думаю?

– Вроде того, отец мой.

– И велик ли твой дар, юноша? Хорош ли голос? Проворны ли пальцы, скользящие по струнам?

– Об этом лучше судить тебе самому. – Тревельян раскрыл мешок, вытащил лютню, откашлялся и во все горло запел: – Бывали дни веселые, гулял я, молодец…

Великий Наставник слушал, склонив голову к плечу и закрыв глаза. Веки у него были точно из желтоватого пергамента.

– Прекрасный голос, чудная мелодия, – похвалил он, когда песня отзвучала. – Но я не понял ни слова. На каком языке ты пел? И что это за песнопение?

– Это песня южных дикарей, – пояснил Тревельян. – Поют ее во время пира, когда два бочонка с вином уже опустели, а два еще остались. Ну а язык… Это наречие племени, вождь которого носит имя Пьяные Глаза.

– Велик Таван-Гез! – Старец описал круг над сердцем. – Каких чудес не бывает на свете! Каких странных имен! Взять хотя бы тебя… Имя у тебя обычное для Семи Провинций, но в остальном ты чудо из чудес. Был птицеловом, стал рапсодом… А ведь рапсодов учат с детства! Чьим же ты был учеником? Кто твой наставник? Кто привел тебя в наше Братство и посвятил в рапсоды? Кто дал тебе в руки лютню, набросил на плечи голубой плащ и принял твои клятвы? Где это было?