Журнал «Если» - «Если», 1998 № 05

Мистер Герберт разговаривал со мной — не с ребенком, а со взрослой, и беседы наши касались тем, которые прежде не приходили мне в голову.

Пока я примеряла костюмы, он со знанием дела пересказывал мифы, из которых слагались захватывающие истории. Так я узнала о Диане, Аполлоне, Дионисе, о фавнах, сатирах и кентаврах. Его рассказы об оружии и доспехах познакомили меня с Ричардом Львиное Сердце и крестоносцами. Мое внимание привлек костюм Марии-Антуанетты, и мистер Герберт кратко изложил мне историю Французской революции, заинтересовавшей меня на всю последующую жизнь.

Впрочем, мистер Герберт говорил не только об отвлеченном, но и о личном. Он задавал вопросы о моей жизни, родителях, планах и надеждах на будущее. Кажется, он всерьез заинтересовался моей судьбой. Однажды он произнес: «Бедное, несчастное дитя!»

— Я счастливая! — испуганно возразила я.

Он печально покачал головой.

— Неправда. Я слишком хорошо знаю, что дети редко бывают счастливы. Их то и дело одергивают, разочаровывают, лишают иллюзий, им слишком часто лгут. Взрослые вспоминают свои ранние годы с нежностью, но, если честно, очень мало кто согласился бы снова стать ребенком. Детство может оказаться тяжелым периодом, омрачающим всю дальнейшую жизнь.

Я уставилась на мистера Герберта, разинув рот. Никогда не слышала от взрослых ничего подобного! «Сейчас лучшее время в твоей жизни!» — постоянно повторяла мать. Это была одна из ее излюбленных поговорок, совершенно ни на чем не основанная, насколько я могу судить.

А мистер Герберт говорил правду. Он инстинктивно понимал мои потаенные чувства, и я была ему за это благодарна. Так благодарна, что провела в «Мелроуз» все лето.

В сумрачных владениях мистера Герберта я знакомилась с безграничными возможностями сценического грима. Он никогда не упрекал меня за то, что я старалась превратиться в омерзительное чудище, а вел себя, как волшебник из сказки, подсказывая лучшие способы преображения. Под его руководством я становилась то космическим монстром, то старой каргой, то болотно-зеленым призраком, которого в потемках можно было принять за черепашку-ниндзя.

Но я мечтала о другом — о черепе, о мертвой голове. И мистер Герберт исполнил мою мечту. Как-то в дождливый вторник он усадил меня на табурет перед туалетным столиком и принялся старательно покрывать мое лицо белым гримом. На скулы и виски легли легкие зеленоватые тени; его пальцы мяли мою голову, словно под ними был податливый воск, а не твердый череп. Я смотрела в зеркало и не верила своим глазам: на лице совсем не осталось плоти. Щеки не просто ввалились, а словно вообще перестали существовать, глаза глубоко запали, и от этого казались вдвое больше.

Закончив свой труд, он отошел на шаг, глядя на меня с отеческой гордостью. Я не отрывала взгляда от зеркала.

— Ну, что скажешь?

— Чудесно… — пролепетала я.

— Даже более того, моя дорогая, — заверил меня мистер Герберт, потирая руки с сухим, бумажным шуршанием. — В параллельном мире это назвали бы весьма талантливым решением… Ну-ка, примерь вот этот черный парик.

Волосы на парике были такие же прямые, как мои собственные, но длинные и густые. «Какой зловещий!» — подумала я и схватила парик. Он сидел, как влитой, словно был сделан для меня по мерке.

Я потрясенно вглядывалась в мертвенно-бледное отражение в зеркале. Мистер Герберт смотрел поверх моей головы. Встретившись с ним глазами в зеркале, я почувствовала, какой у него пронзительный взгляд; казалось, ему доступны все мои тайны.

На его губах появилась очень странная улыбка.

Я вдруг заметила, что в магазине стало совершенно темно. Наверное, уже совсем поздно, мама будет вне себя. Я вскочила, чуть не опрокинув табурет, и бросилась к двери.

— Куда ты, милое дитя? — донесся до моих ушей ворчливый голос мистера Герберта. — Я могу сделать для тебя еще многое, если ты…

— Пора домой, родители с меня шкуру спустят!

— Хочешь явиться домой в таком виде? — Он потянулся к пузырьку с жидкостью для смывания грима, чтобы привести в порядок мое лицо, но я поспешно выскочила наружу. В глубине души мне хотелось, чтобы мама увидела меня именно такой.

Улицы, погружающиеся в летние сумерки, были на удивление пустынны. Я опаздывала к ужину, но все равно не бежала, а шла, чтобы капли пота не испортили грим. По дороге я развлекалась тем, что представляла себе, в какой ужас придет мама при виде меня.

Но самое буйное воображение оказалось бледнее действительности.

Когда я вошла, в прихожей было темно. Я поняла, что родители уже сели за стол. Мать, несомненно, жалуется на меня отцу. Что ж, сейчас я ей дам повод для истерики!

Я сделала глубокий вдох и закинула голову, чтобы меня лучше освещала люстра. В таком виде я и предстала перед ними.

Мама вскрикнула так, что, наверное, было слышно в Бразилии.

— Что ты с собой сделала?!

Я изобразила тщательно отрепетированную улыбку мертвеца — отвратительный оскал.

— Разве плохо? — спросила я, разыгрывая холодное высокомерие. — Вот какая я на самом деле. — Потом жутко захохотала — так смеются мертвецы.

Мать сделалась едва ли не бледнее меня. С чувством юмора у нее всегда было неважно.

— Боже правый, за что этот ребенок меня терзает?! — вскричала она.

Папа просто смотрел на меня, не отрываясь. Хотя по морщинкам у глаз можно было догадаться, что он с трудом сдерживает смех.

— Марш в ванную, Люсинда, — прошипела мама, — и сейчас же смой с лица эту… эту гадость. Не то ветер переменится, и ты такой останешься.

— Она не могла не добавить эту старую детскую присказку, словно я все еще была ребенком.

— Надеюсь, что останусь! — крикнула я, взбежала по лестнице и захлопнула за собой дверь.

Отражение в зеркале оправдало мои надежды: впечатление было сильнейшее. Я стала корчить рожи, одна другой противнее, после чего удачно изобразила мамино царственное, самоуверенное выражение.

В этот момент в дом ворвался порыв ветра. Захлопали оконные рамы, взвилась занавеска. Свет замигал и погас. Я подошла к окну ванной и выглянула наружу.

К моему удивлению, единственным местом во всем городке, где остался гореть свет, оказался угол Принсесс-стрит и Таггз-лейн. Интересно, как мистеру Герберту это удается, когда весь город погружен во тьму?

Как ни выл ветер, превратиться в ураган ему было не суждено. Вскоре зажглось электричество. Я со вздохом вернулась к раковине, чтобы умыться.

Мыло, обильная пена, горячая вода…

Я подняла голову и обнаружила, что грим остался на месте. Он не смывался! Я снова принялась скрести щеки, лоб, нос, подбородок. Губка чуть не протерлась, но грим не исчезал. Высокомерное выражение тоже. И проклятый черный парик, казалось, намертво прирос к голове.