Василий Щепетнёв - В ожидании Красной Армии

— Сильный?

— Сильный.

— Спутники Юпитера можно увидеть?

— Наверное.

— А кратеры на Луне?

— Запросто.

— Можно будет… понаблюдать?

— Сейчас? — я с сомнением глянул в окно. Солнце, хоть и осеннее, грело и светило щедро, выдавая поскребыш, будто президент перед выборами.

— Нет. Зимой, в декабре, после двадцатого. Можно?

— Приходи. В шесть часов после двадцатого и приходи, как раз стемнеет. Договорились?

Эксперт ушел, обнадеженный, а я достал из чемодана бинокль. Цейссовский, объективы — что плошки. Мне его на память дала вдова одного астронома-любителя. Я ремешок поменял, и пользуюсь. Каждый день с крыльца смотрю, не видать ли чего хорошего. Красной армии, например. Могу и на небо глянуть, солнце моим сумеркам не помеха.

Пока опята доходили на плите, я с ведрами в руках сновал к колодцу, заполняя трехсотлитровый бак и чувствуя себя последним тимуровцем империи.

Прожектора окончательно портили ночь, и без того светлую, траченую луной. Лучи то натыкались на тучи, рисуя круги и овалы, то уходили ввысь, в никуда. Из звезд виднелись самые яркие, виднелись скучно и некрасиво, мешали шатающиеся клинья света.

Воздушная оборона.

Хозяин отошел от окна, вернулся к столу с погасшей лампой. Перегорела. И кстати — не шла работа.

Подождем.

Хватит колготы, ловли блох, упований на соломинку. Да и нет такой соломинки, чтобы не себя спасти — страну. Державу! Не все поняли. Какую глупость, какую дурь, подлость всколыхнули эти дни! Лихорадочно, до пены у рта валят вину друг на друга, предлагают проекты нелепей нелепицы: отдать Гитлеру Украину на сто лет! Распустить партию и Коминтерн! Ослиные дети! Ругательство показалось легковесным, и хозяин выматерился по-русски. Полегчало. Он даже улыбнулся, вспоминая совсем уж чудное — сделать бомбу в тысячу раз сильнее обыкновенной. Не в полтора, не в два — в тысячу! Попробуйте, попробуйте. Со старых времен у него тоже есть штучка, получится, хорошо, нет — все равно с германцем совладаем.

Старик не обманывал себя, не успокаивал, просто знал — совладаем. Проигрывают начинающие, таковы правила, а начать удалось не ему.

Тихо сегодня. И в небе, и на земле. Все ходят на цыпочках. Прислушиваются, ждут. Боятся, что он боится. Это и хорошо, и плохо. Что боятся — хорошо. Правильно. Плохо, что допускают, что он может испугаться.

Разве он боится? Нет. Предполагать, что он боится — все равно, что предполагать, будто он толстовец, непротивленец, пацифист. Тогда почему он здесь, а не командует — там?

Он здесь потому, что, во-первых, этим он ограждает себя от паники. Паника страшнее и заразнее чумы.

Во-вторых, у него появилась возможность спокойно и трезво оценить ситуацию.

В-третьих, ему нужно разработать стратегию. Конкретную стратегию для конкретной ситуации.

И, в-четвертых, он ждет.

Старик поморщился, поймав себя на том, что думает словно доклад читает. Катехизисные приемы хороши когда? Катехизисные приемы хороши тогда, когда нужно вдолбить идею в чужую голову, малограмотную, а то и просто дурную. Сейчас нужно иначе. По другому.

Лист бумаги на столе становился белее и белее.

Светает.

Старик снял колпачок с вечного пера и начал писать:

«Братья и сестры!»

Перекись пенилась вяло, нехотя, и, пропитав марлю, сбегала по руке вниз, обретая по пути грязный рудный цвет.

Я потянул за край повязки, разматывая набухший бинт. Последний, болезненный виток, и рана обнажилась.

— Повезло, — подбодрил я больного. Тот согласно кивнул,

— Зацепила легко, — и вдруг заплакал, неумело, пытаясь удержаться, и оттого еще громче, взрывнее.

— Ну, ну, не так уж больно, — соврал я. Больно быть должно: рана неглубокая, но обширная. Я набрал новокаин в шприц.

— Жалко Рекса, — пробилось сквозь рыдания. — Он меня спас. Я с ним был, когда на меня налетел… налетело… — он беспомощно покачал головой. Чувствую, руку задело, я ее к лицу вскинул, защищаясь, а тут Рекс подоспел. Темно, фонарь из руки выбило. Слышу, по земле катаются, Рекс и… оно. Пока бегал за светом, пока вернулся, — он не замечал, как я очищал рану, от новокаина его развезло вернее, чем от водки, лицо раскраснелось.

— Чего я вру — вам, себе? Не возвращался я. Закрыл дверь и ждал до утра до самого. Вы шел, а от Рекса… — он отвернулся и замолчал. Я наложил последний шов, перебинтовал, повесил руку на повязку-косынку.

— Посидите, я заполню карточку. Фамилия?

— Волгин Максим, — он успокоился. На вид.

— Надолго здесь?

— Экспедиция. Трассу размечаем.

— Какую трассу?

— Старая узкоколейка рядом. То ли восстанавливать собираются, то ли новую строить, — словами он отгораживался от недавних слез. — Как начальство решит.

— Живете где?

— У нас автофургон. Я с товарищем. Он вчера отлучился в район. На мопеде, — прибавил после паузы.

— Вы не знаете, кто вас покусал?

— Говорю же, темно было. Может, волк?

Я не собирался снова слушать плач.

— В таких случаях обязательно прививаться против бешенства.

— Прививайте…

— У меня вакцины нет. Это всего лишь деревенский медпункт. Вам придется вернуться в Огаревку.

— Никак нельзя. Тогда я ничего не заработаю. И товарища подведу, в одиночку трассу не снимешь. Вы постарайтесь, пожалуйста…

— Я записку напишу, пусть ваш товарищ в районе вакцину возьмет и сыворотку. Раз мопед есть. А я привью.

Он уходил, неся раненую руку, как носят саперы неразорвавшийся снаряд. Я вывалил из таза в ведро бинты, в сукровице и перекиси, ополоснул голубую эмаль кипятком, протер дезинфектом. Антисептика — залог успеха! Нам доверяет весь мир, две тысячи процентов годовых!

Железный бочонок «для медицинских отходов» прятался за голыми кустами. Дух лизола сонно шевелился на дне. Я перевернул ведро. Дух всколыхнулся, потянулся вверх, пытаясь зацепиться за край, но не удержался, сорвался. Я сыпанул хлорки для компании, веселее вдвоем будет.

Крышка громыхнула, закрывая бочонок. Не скоро заполнится такими темпами. Зимой. Или весной. Возьму у совхоза поганую телегу, покидаю вилами «медицинские отходы», свезу на свалку, в Вороний овражек. С праздником первой бочки, дорогие товарищи! Ура!

Робкий кашель за порогом прогнал праздные думы. Я поспешил открыть дверь. Больной, второй за день! Пациент определенно шел косяком.

Черная тарелка репродуктора орала изо всех сил, хрипя и надсаживаясь. Юлиан вопрошающе посмотрел на дежурного. Тот отрицательно покачал головой.

— Будем ждать.

Музыка — все больше медь и барабаны, а если пели, то бодро, празднично, парадно. Под такие песни маршировать на плацу сподручно, или канавы копать на субботнике.