Евгений Филенко - Эпицентр

Ознакомительный фрагмент

— Его зовут, естественно, Полкан, — промолвила Руточка. — В переводе с древнерусского — кентавр. Как еще можно окрестить такого могучего зверя? Он здесь для поддержания нормального психологического климата в коллективе. У него есть подруга по имени Мавка, но сейчас она улетела с Мишей Бурцевым на стационар не то Клермонта, не то Гленарвана. А может, и вовсе на Пратамру… Наш Полкан переживает разлуку, но виду не подает. Он до краев исполнен чувства собственного достоинства, хотя и редкостный бездельник. Эти сумасшедшие ксенологи не обращают на него никакого внимания. Впрочем, и на меня тоже.

— И на меня, — признался Кратов.

— Значит, нас здесь четверо собак… Какой может быть нормальный климат в коллективе, когда они по макушку в своей работе? — пожаловалась Руточка. Если их не принуждать, они прекратят есть, пить, спать! Спортивные занятия для них — сущая трагедия. Григорий Матвеевич вторую неделю сидит в своем проклятом кресле, в темноте, и неотрывно смотрит на видеал. А это в его возрасте вредно для глаз! Рошар носится с какими-то плазмоидами. Гунганг посреди ночи сорвался и улетел неведомо куда. Я не удивлюсь, если у них уже образовались жировые складки на талиях… Ешьте малину, Костя.

Кратов молча сунул пятерню в корзину, сопровождаемый ревнивым взглядом Полкана.

— Что вы намерены делать, Костя? — спросила Руточка, отбрасывая со лба золотую прядь. Ее милое лицо было перепачкано алым соком и землей, широко расставленные васильковые глаза смотрели с выжидательным любопытством.

— То же, что и все. Способствовать формированию пан галактической культуры или, как любят восклицать дилетанты, Единого Разума Галактики.

— Я тоже люблю так восклицать, когда меня спрашивают, — сказала Руточка. А который вам годик, если не секрет?

— Тридцать четвертый. На Земле кто-то опрометчиво счел меня крупным специалистом по прикладной ксенологии. Иначе я не ел бы сейчас ваши ягоды.

— Вон что, — усмехнулась Руточка. — Теперь понимаю. Дня три назад Рошар поцапался с Григорием Матвеевичем по теоретическим вопросам, и они раз двадцать упомянули вашу фамилию, причем оба ссылались на какую-то методику чего-то этакого, да еще на какой-то псаммийский прецедент… Вы составите с Энграфом неплохой альянс. Он — кабинетный мыслитель, вы — умелый практик. Сколько на вашем счету контактов?

— Три, — сдержанно сказал Кратов.

— Небогато… Скоро нелегкая унесет вас отсюда в заоблачные дали, и вы станете изредка возвращаться в свой домик — усталый, задерганный, с нездоровым цветом лица, с полным отсутствием аппетита, с жировыми складками, свисающими через пояс. И будете безобразно спать до полудня, не обращая внимания на нас с Полканом и Мавкой, а если обращая — то лишь затем, чтобы гнать с глаз долой…

— Руточка! — запротестовал Кратов. — Ничего, что я вас так называю?.. Это невозможно! На вас нельзя не обращать внимания. Тем более гонять!

— Правда? — недоверчиво спросила женщина. — Полкан, ты слышал?

Пес привстал с насиженной грядки и заворчал.

— Он понял вас превратно, — пояснила Руточка. — А может быть, учуял признаки лицемерия. К тому же, он вообще недолюбливает ксепологов. Из-за меня и из-за Мавки.

Она подмяла голову и к чему-то прислушалась.

— Ну вот, — сказала она удрученно. — Уже пора обедать. Сейчас Григорий Матвеевич будет метать в меня тяжелые предметы. Только, пожалуйста, не вмешивайтесь и не вслушивайтесь в те оскорбления, которыми он станет меня осыпать. Почаще внушайте себе, что по натуре своей это добрейший, деликатнейший человек. Но он делается невыносим, когда чего-то не понимает. Огромная удача для нас, что это случается не так часто. Как правило, Григорий Матвеевич понимает все на белом свете… А правда, Костя, что вы были плоддером?

— Правда, — неохотно сказал Кратов. — Шесть лет. Все тот же «псаммийский прецедент». Он же «инцидент».

— Но Гунганг утверждал, что вы были признаны невиновным в случившемся.

«Я тогда был мальчишкой, — подумал Кратов, нервно покусывая губу. — И очень любил стрелять из фогратора. Любил и умел. Поэтому никому не дано снять с меня ответственность за мои меткие выстрелы…»

— Плоддеры, — Руточка покачала головой. — Добровольные изгнанники. Адский труд и смертельный риск ежечасно… на протяжении шести лет! Вообразить невозможно. Наверное, вы сделаны из гранита.

— Можете отколоть кусочек, — фыркнул Кратов. — А к чему это вы все здесь постоянно прислушиваетесь?

— Ах, да, — промолвила Руточка. — Вы у нас новичок. К сфазианской службе времени. Подумайте или произнесите вслух: «Время!» И вам сообщат…

— Двенадцать часов сорок пять минут тридцать секунд, — вклинился в беседу знакомый кукольный голосок. — Тридцать три, тридцать шесть… Второй сегмент пятого малого сфазианского интервала.

— Вот именно, — подтвердила Руточка. — Кстати, мы обедаем в саду, не опаздывайте.

Она встала, отряхнула подол сарафана от нападавших с куста листьев и высохших плодоножек, а затем неторопливой, но уверенной походкой направилась к пряничному домику, где в одиночестве страдал Энграф. Следом за ней, покачивая крутыми боками, тронулся Полкан. В зубах он нес корзинку. Кратов с сожалением проводил их взглядом. Он вынужден был признаться себе, что был бы не прочь еще поболтать со славной Руточкой. Только бы она не спрашивала про Псамму.

— Коллега Энграф! — донеслось с веранды. — Обедать!

— А поди ты!.. — загремело в ответ.

Все остальное покрыл раздраженный лай Полкана.

Кратов сдернул с малинового куста не замеченную Руточкой ягоду, вздохнул и побрел куда глаза глядят. Несмотря на отсутствие солнца, не на шутку припекало. Он расстегнул рубашку сверху донизу и закатал рукава.

— Интересно, — пробормотал он. — Как у меня с жировыми отложениями?

— Неважно, — откликнулся неутомимый Буратино. — Они у вас практически незаметны.

— А это кто?

— Сфазианская служба здоровья. О вас помнят. О вас заботятся.

— Мамочка моя, — засмеялся Кратов. — Океаны заботы и любви! Даже Полкам и тот обязан всех любить.

— А как же иначе? — спросил Буратино слегка озадаченно. — Разве бывает по-другому?

— Бывает. К сожалению… А может быть, к добру?

— Где? Где? — всполошился невидимый собеседник. — Назовите координаты!

— Это… м-м… за пределами Сфазиса.

— Жаль, — совсем огорчился Буратино. — Мы со Сфазиса — никуда.

За фруктовыми деревьями неизвестной разновидности Кратов обнаружил обещанный прекрасный пруд в окружении камышей и карликовых плакучих ив. О большем удовольствии нельзя было и мечтать. Сбросив на ходу одежды, Кратов с разбега бултыхнулся в прогретую воду, распугал дремавших у поверхности толстопузых тилапий и со счастливым фырканьем вынырнул на середине. Раскинув руки, он замер в невесомости на легкой волне и прикрыл глаза. Остатки раздражения и неуверенности покидали его душу, вымытые прозрачными струями. «Прелестный уголок, — вспомнил он слова Энграфа. — Мечта… Как здорово и быстро можно здесь работать! Вместо того, чтобы сидеть перед унылыми когитрами и лингварами и медленно дуреть от их зудения — выйти под самосветящееся небо, погулять по саду, мимоходом срывая переспелые вишни, поболтать с милой женщиной Руточкой Скайдре. Побегать наперегонки с Полканом, который хотя и обязан любить всех, но однако же любит лишь тех, кто готов платить ему взаимностью — пусть даже обычным похлопыванием по загривку. А затем бултыхнуться в пруд и переплыть его туда-обратно раз этак с несколько. И если после этого в твою башку не придет решение всех проблем — значит, ты безнадежный тупица, не ксенологом тебе быть, а раз ее что инструктором по атлетизму…»