Частица тьмы - Тери Терри

которое присутствует почти всегда и уже стало таким привычным, что я едва замечаю его, пока она не скажет что-нибудь, — оно исчезло.

— Хочешь сказать, я могу думать о чем угодно? Говорить все, что вздумается?

— Конечно, — заверяет он, и я понимаю, что он говорит правду. Не так, как Септа, которая задает вопросы, но ты знаешь, что нужно отвечать, даже если это неправда.

— Ну, думаю, мы неплохо ладим.

— Но?

— Я… не знаю. Большую часть времени я чувствую себя как-то не так.

— В каком смысле?

— Ну, то есть чувствую я себя нормально, но это как будто не я. Как будто я сплю наяву.

Он кивает, глаза задумчивые.

— Возможно, пора попробовать что-то другое. Ты чувствовала единение вчера вечером?

Я качаю головой. Когда они говорят о чем-то таком, чего я не ощущаю, я никогда не знаю, что сказать.

— Можно? — Я понимаю, о чем он просит, но удивлена. Септа никогда не спрашивает, и мне интересно, что было бы, если б я ответила «нет». Но по какой-то причине я не хочу отказывать.

Я киваю и чувствую еще один легкий контакт со своим сознанием — Ксандера. Не такой, как у Септы, — глубже, загадочнее, интенсивнее.

Надеюсь, что так. Он просеивает, сортирует мои воспоминания тех недель и месяцев, пока его не было, но на это много времени не нужно: здесь мало что происходит.

«Тебе грустно оттого, что я так думаю?» — удивляюсь я.

«Я хочу помочь тебе. Хочу, чтоб ты была счастлива».

«А я несчастна? — Это озадачивает меня. — Что означает счастье?»

Теперь он опечален еще больше. Мысленный контакт прерывается.

— Может, попрактикуемся вместе? — говорит он вслух.

— Ладно.

Мы садимся на пол. Глаза закрыты. Дышим, сосредотачиваясь на работе легких: они расширяются, медленно наполняются воздухом; потом воздух так же медленно выходит. Еще и еще. Его сознание каким-то образом присутствует во мне, хотя больше не контактирует с моим, так откуда же я знаю, что оно там?

Прими мысли. Дай им пройти через тебя. Дыши.

Он остается надолго, и я чувствую себя словно в каком-то трансе — расслабляюсь и забываю, что не должна думать. «Теперь я счастлива?» — спрашиваю его и тут же начинаю извиняться за потерю концентрации.

«Все в порядке, — отвечает он. — И ты уже на пути к счастью».

Но сам он отнюдь не счастлив. Он печален.

8

ШЭЙ

— Ксандер и Септа передают свои извинения, им необходимо заняться кое-какими делами. Они вернутся во второй половине дня. — Женщина в дверях застенчиво улыбается. Я знаю, что ее зовут Персефона, и она предпочитает, чтоб ее называли Перси. Ей, наверное, немного за двадцать. После вчерашнего единения со всеми в общине я обнаруживаю, что знаю их — и не только имена. Если я сосредотачиваюсь на ее открытом лице, мое сознание заполняют подробности, и не какие-нибудь скучные вроде размера обуви или отметок в школе, а более глубокие. Она поэтесса и занимается ботаникой; поет песни растениям в оранжерее, чтобы те быстрее росли.

— Мне предложили провести вас по общине, если вы захотите, — говорит Перси, и после короткого мысленного диалога с Еленой и Беатрис я соглашаюсь.

Вскоре мы уже шагаем вслед за Перси, Чемберлен трусит вслед за нами. Девушка показывает нам маленькую ферму, дома общины. Солнечные батареи и водяные колеса, которые обеспечивают электроэнергией. Показывает вход в исследовательский центр и комнаты для собраний, и объясняет, что они, по большей части, скрыты под землей. Добавляет, что Ксандер хочет показать их сам.

И наконец она ведет нас в библиотеку.

Какое огромное помещение — всего лишь для сотни жителей? Полки заставлены книгами по всем, какие только можно вообразить, темам и предметам — почти все это документальная проза, — а еще здесь есть столы и компьютеры. Беатрис просматривает корешки томов на стеллажах, Елена изучает компьютерные возможности. Обе хотят остаться здесь, но мне на месте не сидится — тянет побродить в одиночестве.

Я выхожу наружу, и Перси идет следом. Мне что, не позволено быть одной? Интересно, она уйдет, если я ее попрошу? С другой стороны, есть хорошая возможность кое-что разузнать. Я прячу вспыхнувшее было раздражение и улыбаюсь.

— Ты давно здесь живешь?

— Около двух лет.

— Значит, еще до эпидемии.

— Да.

Эпидемия — кошмар, который кажется здесь далеким, словно этот уголок Шотландии — пузырь, защищающий от нее.

— А кто те другие люди, которые прислуживали за ужином вчера вечером, а потом ушли?

— Некоторые из них друзья, которые хотели бы присоединиться к нам. Но большинство — это те, у кого иммунитет, кто нуждается в помощи и убежище. Мы, конечно, здесь не для этого, но не принять их не могли. Некоторые, возможно, со временем вступят в общину, если пожелают и подойдут.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, ты же знаешь, как вчера вечером община слилась в единое целое. Я об этом.

— Стало быть, не все могут так делать?

— Тут требуются определенные мыслительные навыки; это не каждому под силу. К тому же их должна принять Септа и вся община.

— И кого принимают, а кого — нет?

— Мы должны быть уверены, что они не больны и не заразят группу.

— О какой болезни ты говоришь?

— Ну, что их разум не замаран.

— Ты имеешь в виду психические заболевания?

— Это не совсем то же самое. Иногда психическое заболевание — это барьер, иногда — нет, зависит от душевного состояния. Единение может в некоторых случаях исцелить их. Но в других случаях, даже если на взгляд большинства они здоровы, их нельзя допускать до единения, потому что они могут все испортить. К тому же не все способны к единению, к растворению в группе. Единение — это, до определенной степени, потеря себя, своего эго, и не всем это нравится. — Перси потрясена — неужели кто-то может испытывать подобные чувства, — это видно по ее ауре.

— А как же я? И Беатрис с Еленой? Группа решила принять нас?

— Разумеется. Вы же пришли с Ксандером.

— Значит, Септа и группа в целом — или Ксандер — могут позволить кому-то присоединиться к вам?

— Ну, наверное, да. Но мы всегда соглашаемся с Ксандером, так как это вроде как одно и то же.

— Люди, которые прислуживали за ужином вчера вечером, почему они не разговаривали?

— Они не часть общины.

— Значит, им нельзя разговаривать с нами?

— Нельзя.

— И они не могут соединяться с нами, хотя трава, деревья, животные, птицы и насекомые могут?

— М… нет, не могут. Это было бы