Эффект Эха - Павел Александрович Шушканов

поселок казался некрасивым замком на возвышенности, хозяин которого годами топтал пыль Палестины вдали от своих заболоченных земель. Внизу виднелась насыпь железной дороги, а к ней прижималась полоса заброшенных домиков с такими же заброшенными и заросшими бурьяном участками, из которых тут и там торчали кривые стволы потрепанных временем и ветрами яблонь. Окна таращились на нас пустыми проемами. Роща медленно наступала на них, поглощая остатки заборов и стен.

Отмеченное на распечатанной карте место мало походила на что-то ритуальное. Несколько сваленных с неровную букву П бревен, следы кострища между ними. Даже несколько плохо припрятанных травой и листьями бутылок с облезшими этикетками. Я понадеялась, что на этом все. Но следы старого капища оказались неподалеку и мусора там не было. Напротив, казалось, что кто-то вычистил это место десятком граблей и смел вездесущие листья.

– Дешево и безвкусно, – сказала я, постучав носком кроссовка по свежему еще смоляному столбу, вкопанному в жирную землю. Никто не удосужился даже как следует заполировать сучки. Колья образовывали ровный полумесяц, в центре которого лежал камень с голову Малика размером и такой же темный. Ни псевдо-рун, ни свитых из веревок и прутьев ничего не значащих символов, но зашитых грубыми нитками апельсинов или безголовых кукол. Такое оставляют обычно в лесу те, кто потом и снимает дешевые мистические ролики на трясущуюся камеру ради внимания подписчиков. Тут работа менее халтурная, хоть и такая же безвкусная. Просто столбы – словно макет под будущее капище, над которым еще работать и работать.

– Точно не древнее? – то ли сказал, то ли спросил Малик.

– Уж точно не современное, – сказала я. Я специалист, если можно так сказать, по совсем новым культам, которые возникают тут и там, живут пару дней или напротив, показывают просто чудеса стабильности и популярности. Есть те, кто поклоняется технологиям и носит на шее флешку на веревочке, те, кто выискивает себе богов в литературе и начинает свято верить в них, есть настолько «неоязычники», что их боги разве что джинсы и худи не носят. А может носят. И грубо обтесанные столбы, сделанные по картине из какой-нибудь популярной книжки, не имеют к этим культам никакого отношения. Скорее всего местным подросткам захотелось атмосферного места для дегустации десятка сортов дешевого пива. Может кто-то из них и правда начитался сомнительных книг. Я все это хотела сказать Малику, но промолчала. В моей голове это звучало неплохо, но походило на хвастовство недописанной курсовой работой.

Малик пожал плечами, словно все понял.

– Ну, я осмотрюсь…

Осмотрись. Я вышла к ручью, лениво огибающему самую границу рощи. Тут у подножья холма ветер почти стих, но все еще норовил забраться под кофту и подладить по голой спине. Я спрятала ладони в рукава, подняла ворот куртки. Слегка знобило и чесался нос, предчувствуя скорый насморк. Всегда так после «выезда». Вроде бы все удачно, но потом накрывает какой-нибудь гадостью вроде аллергии или пропавшего голоса.

Ручей разрывал своим журчанием гнетущую тишину. Он и шорох листьев под ногами Малика.

– Лора, посмотрите на это.

Это его «вы» как лезвием по ушам.

– Послушайте, Малик, – я повернулась к нему, не заметив, что он уже подошел и теперь смотрел через мое плечо на ручей, надвинув на глаза дурацкую шляпу. Он крутил в пальцах какой-то предмет, но я не могла рассмотреть, что именно. – Малик, вы старше меня, наверное, раза в два. Можете обращаться ко мне на ты.

Может немного фамильярно, но я так перестала бы чувствовать себя старухой.

– Ни в коем случае, – он покачал головой. – Мы с вами не пили и жизнь друг другу не спасали, так что поводов нет.

Если это было приглашение выпить в баре, оно оказалось самым странным за мою жизнь. Я пожала плечами.

– Что там?

– Вот эти камни. Они, кажется, куда старше столбов. Все как говорил Кирик.

Я присела, чтобы лучше рассмотреть на что указывал Малик, краем глаза заметила, что заляпала грязью обувь и пользуясь случаем поправила носок. Камни, о которых говорил декан, представлялись мне кучкой шлифованных булыжников с нацарапанными гвоздем рунами. Но ничего подобного под ногами не было. Только неровный треугольный выступ, торчащий прямо из земли. Серовато бурый камень, от времени почти слившийся с окружавшей его пустошью, но все еще сохранивший следы своей рукотворной природы. Попытки пошатать его руками и даже ногой ни к чему не привели – словно вершина огромной монолитной скалы.

– Он врыт в землю, и довольно глубоко, – пояснил Малик. – Я вернусь сюда с лопатой и попробую откопать насколько смогу. По крайней мере чтобы мы смогли рассмотреть символы на нем.

Символы – сказано громко. Я смела мусор с камня, провела рукой по земле вдоль него, собирая грязь. Теперь он был похож на зуб, торчащий из воспаленной десны. Полустертые непогодой линии на его бурой поверхности были высечены давно, но в них не угадывалось ни букв, ни оккультных символов – только пересечения почти ровных и извилистых линий и похожие на оспины, выбитые тут и там щербины.

– Там еще один, – указал рукой Малик.

– Шесть, их тут шесть, – я поднялась и отряхнула коленки. Малик посмотрел на свою поздно протянутую руку и убрал ее в карман.

– Значит мы застряли с этим делом? – предположил он.

– Похоже, что так.

В его голосе тоже были нотки сожаления, но куда меньше, чем в моем. Надежда на то, что декан меня восстановит и я в перспективе получу диплом вдруг вспыхнула ярким пламенем оптимизма как бумажка, брошенная на тлеющие угли.

– Если в вашей машине есть лопата, я бы задержался минут на сорок.

– В ней не поместится даже совок.

Он не посмеялся, зато я улыбнулась собственной шутке.

– Видимо, вернусь позже, – он повернулся во мне и вдруг ткнул в мою сторону пальцем. – Как вы это делаете? Как узнаете каким образом бороться с этими разрывами реальности? У вас есть какие-то древние книги или может видите во сне?..

– Ага, значит вы все же мне поверили!

Он усмехнулся и медленно покачал головой, что бы это не значило.

– И все же? Мне просто интересно – как?

Я прислонилась к дереву, сложив за собой руки. Ныла спина и плечи. Но полуголые ветви березы висели уныло и не умели делать никакого, даже самого захудалого массажа.

– Эхо говорит. Это человек с мертвым голосом, иногда детским, иногда непохожим ни на чей конкретно, которого я никогда не видела и не знаю. Он называет место, а потом называет предмет. Это глупо и звучит странно, но я понимаю, что его