Александр Соколов - Тайна прикосновения

Потом Паша запела свою любимую — «Рушник», на украинском языке: «Ридна маты моя, ты ночей не доспала.» Она пела её высоким голосом, остальным к ней трудно было подладиться, и они замолкали, вслушиваясь в чистый голос, певший о любви к матери.

Родной дом показался Ивану высохшим, осевшим в землю, он с грустью смотрел на село, в котором провёл детство, юность и в котором с тех пор ничего не изменилось. Так же лыс и неприветлив был бугор с кладбищем за больницей, та же церковь и тот же одинокий клён-бобыль рядом с ней. Вот здесь стояли когда- то сгоревшие дом и амбары купца Скоргина и его сыновей, принявших мученическую смерть от рук банды Крюкова.

Отец постарел и сильно сдал. Шить он ничего уже не мог из-за катаракты, но старался что-то делать по хозяйству. Опираясь на палочку, он отвёл Ивана в сторонку во дворе и, глядя снизу вверх на сына, спросил:

— Ваня, ты в Бога-то веруешь?

Он уже забыл, что его сын член партии, что никогда не ходит в церковь…

— Верую папа, верую! — сказал Марчуков, чтобы не обижать отца.

Мама как-то исхудала, ссохлась, но по-прежнему хлопотала возле печи с ухватами.

Лёня взял в жёны местную крестьянку, необразованную, шумную и не совсем опрятную. «А зачем мне городская жена? У меня, видел, цветов сколько? Мне помощница нужна!»

Пока женщины готовили обед, Иван с Лёней сели играть в шахматы. Лёня выиграл, довольно смеялся, обнажая свои белые зубы.

Иван смотрел на его могучий торс, крутой выразительный лоб и думал: как щедро наградила природа его брата и умом, и здоровьем! Может, и неплохо, что живёт со стареющими родителями, но как же он сам, неужели доволен?

— Лёнь, ты же почти закончил академию, у тебя же голова — кладезь. Ты прирождённый руководитель!

— Оставь, Ваня! Сыт по горло! Здесь — мои цветы, и упрятать меня в психушку за то, что я их продаю, нет никакого смысла!

В Новохопёрске они нашли домик Ивана Степановича. Жил он один — бывший есаул войска Донского, бывший лесник Телермановского лесничества, а теперь пенсионер. Расплакался, увидев подросших внуков.

Он достал бутылку водки и разлил её в три стакана — Ивану, водителю Николаю и себе. Паша накрывала на стол:

— Папа, зачем же? Водитель не пьёт, он за рулём. да и Вам, может, многовато будет?

— Не много, дочка, в самый раз! Рази ж часто такое бываить? И-и-и-х! Ну, будем!

Опрокинув стакан, Степанович с сожалением глянул на непьющих мужчин, потом посмотрел на внука:

— Что ноне за мужик пошёл? А, Санька? Ты как в школе-то учишься, хорошо? Вот и невеста наша Оля подрастает. ишо недавно ей кроватку мастырил! А у меня вторая жёнка умерла, а третью я сам выгнал!

— Папа, может, к нам переедешь? Иван тебе найдёт отдельное жилище, и будешь ты рядышком!

— Пашуня! Вы сами-то как голь перекатная — с места на место. Так и меня буи- те за собой таскать? Нет уж, я здесь привык! Здесь и помру.

Когда уезжали, Степаныч заплакал. Паша прижала его тяжёлые узловатые руки к своим щекам и заплакала сама. Она долго смотрела в окошко машины, как стоит он у калитки, припав на простреленную ногу. Сколько ему ещё осталось?

— Розенфильда, каждый день ты не в настроении, даже поговорить не хочешь!

— Откуда взяться этому настроению? Нам опять грозит переезд, на этот раз, надо думать, в Анну, в районный центр. Только привыкнешь, обживёшься по- человечески — и снова в дорогу. И везде — по три года!

— Да, а места здесь какие, на Битюге! Евсигнеев приезжал вместе со всем своим семейством, наглядеться не мог. Ты тогда оставалась с Олей, она приболела. Мы ездили на любимое место. У Евсигнеева — две дочери: Тоня, младшая, и Сима — её назвали так в честь матери — постарше. Ничего, миленькие, особенно Тонечка. Борька фотографировался с ними на фоне речного затона, деревьев — встал посередине и обнял обеих за плечи, наш жених двенадцатилетний! А эти — «колобки николаевские» — так и вьются возле Борьки, а меня вроде и не замечают! Николай, отец сестрёнок этих, с улыбочкой: «Выбирай, Борька, и враз обженим!» Даже свой китель не снял, только расстегнулся. И смолит одну папиросу за другой. Что ты скажешь — секретарь! Собрался уезжать в Усмань «первым». А Марчукова сватал в Анну, в сельхозуправление, начальником агрономического отдела. Говорит: «Давай, Ваня, пока я здесь, а то потом неизвестно куда засунут!» А что Ивану остаётся делать? Поднимать очередное хозяйство?

— Да нет. Ему пришло время где-то осесть! И Паша ему тихонечко вопрос подкидывает: «А у нас когда-нибудь свой дом будет?». Мальчишке тоже школу менять. Кажется, он привык здесь.

— Ещё бы! Всё пыталась тебе рассказать, да тебе всё недосуг!

— А что стряслось?

— Как же, у нашего мальчика — первая любовь! Лидочка Бассардинская — первая красавица в классе, дочь комбайнёра.

— Что ты говоришь! И давно это у него?

— С майского утренника, когда они вместе должны были читать стихотворение. По сценарию, ещё на репетиции, он должен был взять её руку в свою. Боже! Что с ним творилось! Все мои средства памяти зашкалило от биотоков! Я записала невероятную по всем параметрам диаграмму! Так что наш шеф останется доволен — его тайна прикосновения расцвела здесь кустом алых роз, осталось только наблюдать за развитием.

— И ты до сих пор молчала?

— Я пыталась понять, случайный это всплеск или устойчивое чувство, иначе ты опять стала бы смеяться надо мной.

— Ну и как?

— Через неделю Варвара Ильинична, их учительница литературы, повела класс на экскурсию по окрестностям, чтобы дети затем описали это в сочинении. Она их вывела на обрыв — ты знаешь, он начинается за школой, — покрытый мелколесьем склон уходит вниз, к широкой пойме когда-то могучей реки, вдалеке виден изгиб Битюга, деревеньки. Картина — потрясающая!

— Да, ну и что с этого?

— А то, что тебе не вредно было бы почитать, что написал в сочинении двенадцатилетний паренёк! К описанию вида с обрыва он присовокупил: «Смотришь в эту даль — и хочется поднять руки и полететь над этой землёй, деревьями и реками. хочется обнять всю эту землю! И почему я не птица?» Каково тебе? Теперь тайна Создателя ощущается во всех его движениях, хотя сам он не понимает, что с ним происходит. Мальчишка носит чувство к этой девчонке в своих глубинах, но подойти и предложить дружбу не решается, и только его взгляды выдают первое помешательство, и он не знает, что с ним делать.

— Гм. А в рукоблудии он не замечен?

— Да уж лучше бы был замечен! С древности все мальчишки грешили этим, но в Советии это считается пороком и всячески клеймится педагогикой. Когда у нашего героя начинают чесаться определённые места, Паша, проходя мимо, с подозрением поглядывает на сына и говорит ему: «Санька! Убери руки!» Она хочет, чтобы он у неё вырос беспорочным созданием, и это никак не вяжется с конструкцией «тайны» нашего Создателя.