Владимир Михайлов - Вариант "И"

— Вот и вызывайте когда надо, — сказал шофер. — За вызов я беру не много.

Я кивнул.

— А может, подождать? — спросил он.

— Не стоит, — сказал я. — Постараюсь пробыть там подольше.

Он понимающе кивнул и ударил по газам. Двери подъезда, даже с виду массивные, внушительные, могли с первого взгляда показаться дубовыми, — однако внутри угадывался металл; они раскинулись перед нами, стоило нам приблизиться, и мы вошли.

— Я задаю всем одни и те же вопросы, — сказал я — наверное, на большее у меня просто не хватает воображения. Заранее прошу извинить, если они покажутся вам банальными.

Это было сказано после того, как мы оказались в квартире, в обширной прихожей, где были встречены генералом и здоровенным псом, не выказавшим по отношению к нам ни вражды, ни особого дружелюбия; он воспринял нас снисходительно — и только. Генерал же был сдержанно-любезен, при виде Натальи ничуть, казалось, не удивился и даже поцеловал ей руку с ухватками опытного армейского кавалера. Ей это, похоже, понравилось — во всяком случае, она в ответ искренне улыбнулась. По-моему, я уже научился отличать, когда она улыбается от души, а когда по службе.

— Ну, банальностью вы военных не удивите, — ответил на мое предупреждение Филин. — Вся военная служба основана на банальностях — если этим словом обозначать непрестанное повторение давно известных истин или действий.

Пока он произносил эти слова — неторопливо, четко выговаривая каждый звук, — я исподволь оглядывался. Кабинет был вроде бы как кабинет, на стенах не висели шашки и кинжалы, пистолеты и какие-нибудь мушкетоны, не было и батальных полотен, равно как и групповых фотографий с друзьями-однополчанами в разные годы, в разных местах. Хотя, насколько я знал, генерал за годы службы успел побывать во многих точках России — да и не только России. Мебель не была антикварной, напротив — современной и не слишком дорогой; такую встретишь в средней руки офисе. Чего было много — это книг, занимавших целиком две стены. И не только на военные темы.

Оглядываясь, я одновременно думал о предстоящем разговоре. Как и в предыдущих интервью, я должен был сделать попытку выяснить ответ на два вопроса. Однако по поводу первого из них я сразу решил, что интересоваться этим не буду: просто невозможно было представить, что генерал Филин имел к моей проблеме хоть какое-то отношение. Значит, ограничимся политикой; тем более что отнимать у хозяина дома слишком много времени было бы, учитывая далеко не ранний час, просто невежливо.

Вообще репортерам на вежливость, как правило, наплевать, не та работа, чтобы соблюдать политес; но по отношению к генералу почему-то хотелось выполнить все условности.

— Чай, кофе? — тем временем поинтересовался хозяин. — Время суток позволяет и чего-нибудь покрепче, если желаете. А может быть, хотите поужинать? Разносолов не обещаю, семейство мое на даче, но что-нибудь незамысловатое можем сообразить.

— Мы, наверное, как раз помешали вам ужинать, — сказала Наташа светским тоном.

— Нимало. Я живу по армейскому распорядку, время ужина давно прошло. Так что — будете кушать?

Мы поблагодарили и отказались; сошлись на кофе. Филин кивнул. Похоже, у него на столе была кнопка сигнала; во всяком случае, тут же в кабинет вошел старший лейтенант — в отличие от генерала он был в форме, — выслушал просьбу (приказанием это, судя по интонации, нельзя было назвать) и удалился.

— Итак? — сказал Филин, показывая, что ритуал встречи считает выполненным и хотел бы перейти к делу.

— Итак, господин генерал…

— Сергей Игнатьевич.

— Да, конечно, извините… Сергей Игнатьевич, вопрос мой и на самом деле банален. Вот вы, человек, так сказать, совершенно русский, даже, насколько я знаю, предки ваши были старообрядцами (он кивнул), и человек военный (он повторил движение), — почему вы вдруг оказались сторонником претендента, так сказать, не типично русского и, во всяком случае, вроде бы не православного? Не сказалось ли в этом отношение старообрядчества к православию как к Церкви враждебной?

Филин усмехнулся.

— Слишком много психологии, — сказал он. — Не могу сказать, конечно, что наследие предков не имеет к моему выбору никакого отношения; но не наследие религиозное. Ну да, я человек русский, хотя русские вообще, как вы и сами знаете, — нация синтетическая. Как, скажем, и евреи. Какая кровь только не примешивалась к нашей крови за столетия… Я считаю, что в наши дни русские — это такое же обобщающее понятие, как и американцы; именно нация, но не этнос. Во всяком случае, для всего мира это так: можете происходить от кого угодно, но раз вы живете в этой стране, являетесь ее гражданином, вспоены ее культурой — тоже издавна синтетической, кстати, — то вы русский. Не в этом дело. Для меня тут важнее другая сторона моего происхождения: вы ведь наверняка знаете и то, что я из военной фамилии, уже не менее чем в пятом поколении. И потому естественно, что при оценке чего угодно — человека, организации, программы, политического действия — я прежде всего, сознательно или подсознательно, оцениваю все это с одной точки зрения: отношения к армии, к ее проблемам, к самому этому институту. Вот чем я руководствовался. Потому что ведь и в наши дни — как и, скажем, полвека назад, да и век, наверное, тоже — были люди и есть, которые если и не говорят впрямую, что армию надо упразднить, а оставить что-нибудь вроде народного ополчения, стрелецкое войско своего рода. Молчать об этом у них ума хватает, но практически они стараются к этому привести: не убивать армию, а просто уморить. Ни одно войско в мире никогда не существовало без дотаций из государственной казны — даже и в те времена, когда ограбление побежденных считалось совершенно законным делом. А нас уже десятки лет держат на голодном пайке. Но ведь армия — это люди, занимающиеся даже в мирное время отнюдь не самым легким трудом. Раз армия у нас добровольная, значит, надо платить как следует. Везде и всегда лучшие кадры шли туда, где больше платили, это общеизвестно.

Хотите иметь хорошо армию — давайте хорошие деньги. И хорошее отношение.

Прадед мой служил сто с лишним лет тому назад, тогда это называлось Красной Армией. Так он, говорят, в старости с немалой тоской рассказывал о годах, когда даже рядовым быть в армии считалось почетным, потому что народ любил армию — как идею, как защиту, как, в конце концов, визитную карточку страны. В чем нас никто не может упрекнуть — это в отсутствии вот этого ощущения великой страны. Оно, наверное, у нас в генах издавна — иначе Россия так никогда великой бы и не стала. А ведь была; у нас давно уже выработалась противоположная традиция: армия — это плохо, не то что не почетно, куда там — даже унизительно, да и опасно сверх меры.