Яцек Дукай - Собор (сборник)

— Чувствуешь? — шептал он. — Теплая. Прикоснись. Пощупай пульс. Почувствуешь во мне кровь. Услышишь сердце. Понюхай. Если захочу, я потею. Если захочу, у меня растут волосы. Если захочу, дышу. Я более правдивый, чем ты; в то же самое время являясь чем-то гораздо большим, чем ты. — И правда, с каждым словом в раковину моего уха било его жаркое дыхание. Ладонь с идеально ровными ногтями сжимала мне челюсть. В какой-то момент мне пришлось опустить веки, он загипнотизировал меня полностью. Я знал, что они способны делать такие вещи; и все же… — Думаешь, я тебя не понимаю? Не понимаю твоей растерянности? Нет ничего более ошибочного. Во мне тоже имеется маленький такой человечек, он рассказывает мне о ваших драмах и радостях; иногда я натягиваю на себя его шкуру, и тогда сам испытываю их. Когда желаю того, ненавижу. Когда хочу, боюсь. Когда желаю, люблю. Когда хочу того, желаю, — беспрерывно шептал он. — Сейчас, желаю. Дай нам свою экстенсу. Дай. Дай. Дай. Дай. Дай.

Он желал только одного слова, знака воли. Я почти чувствовал, как формируется у меня на губах дрожащее «В-возьми». Но мимо Шестой как раз пролетел рой метеоров, несколько крупных в кратких отрезках времени упало на ее спутники; cerebrumlunae подвергся частичному повреждению, ударная волна прошла по мозгу — я схватился на ноги, не зная, что делаю, полусознательно; но потом, уже понимая все, продолжил движение, выбежал из зала и по ступенькам — из Крипты.

Безымянный уже ожидал меня за порогом; как только я выскочил в светлую ночь, он схватил меня за плечо.

— Не надо, чтобы тебя обманула фальшивая гордость! Тебе кажется, будто бы ты стоишь больше, чем все остальные? Ты не поддашься — но остальные пускай идут к черту. Под воду! Так? Так?

Я вырвался. Побежал к лошадям. Мы должны были ночевать на Торге, никто этой ночью не выезжал. Я быстро седлал Русалку, высматривая Безымянного в полутенях. Ведь он не прекратит искушать, не поддастся.

Только я его не увидел, и только лишь покидая рысью Торг, понял, что видеть его и не должен, он будет искушать меня и так. Шепот, бестелесный и усыпляюще мелодичный голос начал сочиться мне в правое ухо:

— Считаешь, будто бы ты в состоянии устоять перед нами? Как? Может, покончив с собой? А пожалуйста — встретим тебя с радостью. А даже если себя и не убьешь, время будет против тебя, ибо с каждой минутой, с каждой секундой — а наши секунды не то, что твои — нетерпеливые становятся более нетерпеливыми, суровые становятся еще более суровыми, и неумолимо приближается момент, когда мы уже будем не в состоянии ух сдержать, и тогда они возьмут тебя, не спрашивая, но уже и без какой-либо выгоды для Зеленого Края. Так на что же ты рассчитываешь? Во имя чего упираешься?

И так далее, и тому подобное, миля за милей, минута за минутой он цедил свой яд, а я ничего с этим не мог поделать. Уже светало, я приближался к дому, пошатываясь в седле и генерируя в экстенсе бессмысленные формы, уставший, взбешенный и перепуганный, и все труднее мне было, чтобы не отвечать.

— Н-но зач-чем? — наконец взорвался я. — За-чем вам экс-экс-экстенса? А-а-а-н-малия? Зачем?!

— Аномалия; то, что ты называешь Аномалией. Чтобы сойтись, объединиться, ясное дело. Мы слышали, как ты описывал ее своей дочке.

Русалка поднялась на очередной холм. На фоне розовеющего неба я увидал кладбищенский дуб. Занавески сине-голубых туманов заслоняли далекий горизонт. Я вонзил пятки в бока лошади.

— Зач-чем же вс-се это?

— А как бы ты описал нас?

Как бы я описал Их? Они были невидимыми, но Аномалия тоже была невидимой человеческому глазу. Возможно, в наибольшей ее концентрации можно было бы заметить темную тень, заслону тьмы — но и не больше. Правда, Они оставляли Зеленый Край в покое, зато за его границами… Только в побочных Пер версиях, тех алмазных дождях, ржавлении растений, в черных ураганах и природных извращениях — только так проявлялись тут черты Их натуры заметным для нас образом.

Но я уже не мог избавиться от возбужденного сразу воображения. Даже когда Безымянный замолчал, я чувствовал его присутствие — в ухе, возле головы, повсюду вокруг себя. С каждым шагом — спрыгнув на веранду, войдя в кухню, проходя через дом — у меня было чувство, словно бы я шел сквозь него, продирался через растворенное в воздухе его тело. Экстенса инстинктивно высылала перцептивные модули, Глаза и Уши случайными выбросами обращались в направлении потенциальных угроз.

Сусанны в ее комнате не было, уже встала; я нашел ее лишь на заднем дворе, где она помогала Иезекилю загрузить повозку. Как можно скорее, я оттащил ее в сторону, в телесный амбар.

— Да что такое случилось?…

— Он-н-ни хотят в Ан-н-номалию.

— Что?

— Эт-то Их брат-т-тья. С др. — р-ругих звезд. Похоже, они инв-вольверируют в-всю вселенн-ную. Раньше или поздн-нее. Нннелюд-ди. Уже мил-л-лиарды л-лет. И т-теперь хотят с н-ними.

— Кто?

Они. Он-ни.

— Но ведь…

— Н-н-нож.

Я схватил ее за запястье. Сусанна не вырывалась, глядела широко раскрытыми глазами. Я подтянул рукав на своем предплечье. Паутина вакуума инстинктивно съежилась, ожидая удара. А перед тем я еще вытер лезвие о штаны.

Он положил руку мне на плече. Сусанна вскрикнула.

— Это ничего не даст, ты же прекрасно знаешь.

— П-прочь!

Тот отодвинулся, но всего лишь на расстояние вытянутой руки. Сусанна не могла оторвать от него взгляда. Безымянный подмигнул ей, только тогда она как-то пришла в себя.

— Что ты, собственно хочешь сделать? Папа?

— Экстенсу ты не отделишь, это невозможно, — сказал Безымянный еще до того, как я успел ответить. — Ты хотел подобным образом заразить всех жителей Края? Не получится. Репрозиум не кружит у тебя в крови, он угнездился глубоко в теле, в основном — в мозгу. Даже если бы тебя съели — все равно, трансфер подобным образом не совершишь. Только мы можем тебя разделить.

Я оскалил зубы.

— М-м-мой искуситель, — пояснил я Сусанне.

Та перевела взгляд с ножа на свое и мое запястье, снова назад.

— Ты ему веришь?

— Он верит, верит, — заверил Безымянный.

Я бросился на него, резанув по горлу. Тот даже не пошевелился, позволив металлу войти в тело. Брызнула кровь, запятнав идеально чистую до сих пор сорочку. Он поднес к шее свернутую лодочкой ладонь, собрал парящую в утренней прохладе кровь. Та перестала течь из раны; тогда выпил, откинув голову назад и глядя на нас из-под опущенных век.

— Во мне ничего не гибнет, если я того не захочу, — сказал он. — Ничего не распадается. Единственная энтропия, имеющая к нам доступ, это энтропия информации, а она служит нам. Можешь завернуться в любую форму. Хочешь быть человеком? Пожалуйста! Или предпочтешь планетную систему? Внутри себя.