Михаил Ахманов - Заклинатель джиннов

Я вздрогнул и помотал головой, изгоняя кошмарные видения апокалипсиса. Потом спросил:

– Ты держишь в памяти карту с позициями всех агрегатов и приборов?

– Да. Пространственная карта хранится в мыслящем центре, который ты назвал Аргусом. Я попытался представить ее для тебя в несовершенной, но обозримой модели. Модель, однако, всего лишь модель. Она не может передать… – Черная пантера склонила голову, заглядывая мне в глаза. – Не может передать того, что для меня является аналогом тактильных ощущений… или визуальных, звуковых, каких угодно – они для меня нераздельны. Ты видишь точки в фазовом пространстве, я их ощущаю. Их положение, конфигурацию, мощность, режим функционирования, сбои и неполадки, все их параметры, все присущее активной, но неживой материи. Неживой для тебя, – добавил он после недолгого раздумья.

Видение чудовищной сферы исчезло. Мы снова висели в пустоте между зарей и полярным сиянием.

– Ты обещал подумать над целью, – вымолвил Джинн, принимая облик Белладонны. – Над глобальной целью, которая могла бы придать смысл моему существованию.

– Я еще думаю. Это непростое дело.

В знак согласия кошка склонила голову.

– Непростое. А сейчас…

– Сейчас нам лучше прервать контакт. Слишком много сильных впечатлений… Я устал.

Уши Джинна шевельнулись.

– Вот ощущение, которое я не могу испытать… Возможно, ты хочешь развлечься, взглянуть на что-нибудь еще? На теплый сгусток, чей вид приятен для тебя? – Он сделал паузу и пояснил: – Я говорю об аравийской принцессе ослепительной красоты. Желаешь навестить ее?

– Желаю, но пойду к ней сам. До новых встреч, дружище!

Я отправился в Графский и провел там время до вечера, прогуливаясь под окнами Захры, вздыхая и мечтая о ней, как и положено влюбленному. День был воскресный, и, вероятно, она сидела дома и, может быть, даже видела меня, но вряд ли узнала в сгущавшихся сумерках. Но я об этом не жалел. Прогулка и мечты о девушке были своеобразной разрядкой, вернувшей мне твердость и равновесие души; как-никак, она являлась самым прочным из якорей, державших меня в сиюминутном бытии. Я вспоминал ее прелестное лицо, жемчуг зубов меж ярких губ, ресницы с загнутыми кончиками, темные локоны, глаза, улыбку; я даже дерзнул спуститься ниже и обозреть ее от подбородка до талии, ну а потом, расхрабрившись, – до колен. Свет, горевший в ее окнах, и мысль, что до нее подать рукой, делали этот мираж куда реальнее, чем явленная Джинном сфера, и все же я не мог забыть об этом чудовищном пространстве, мерцающем огнями. Хотел ли я насытить свое любопытство и заглянуть в него снова? Вне всякого сомнения! Почти с такой же страстью, как посмотреть в глаза Захры…

Домой я вернулся в восемь, налил молока в кошачье блюдечко и не успел поставить чайник на огонь, как раздался звонок.

– Кто там?

– Благородные доны в комплекте: дон Румата и дон Жуан.

Они вошли, и Бянус с порога объявил:

– Женюсь!

Я вздрогнул, а Белладонна на кухне, кажется, подавилась молоком.

– На Верочке-психологичке или на Галочке, чьи папа и мама в отъезде?

– Это кто ж такие? Не помню этих синьорин, ни клятв своих, ни обещаний! – с наглой ухмылкой заявил Сашка, а Симагин насмешливо прогудел:

– Мы тут открыли такое страшное распутство, какого не бывало в Датском королевстве! Этот дон младенца собирается растлить!

– Какой она младенец? Ей уже шестнадцать! По закону гор – старая дева! – Бянус швырнул пальто на диван, отправил туда же шапку и пояснил: – К Сурабчику заявилась племянница из солнечного Дагестана. Может, не племянница, а внучка… Глазки – вишенки, губки – персик, стан как пальма, а на ней пара та-аких ананасов!… Сурабчик притащил ее на кафедру, и я погиб. То есть созрел. У них, у горцев, видишь ли, строго: или дари кольцо с брульянтом и женись, или придут трое Ахметок с ножиками и учинят внеплановую менструацию. А где мне взять кольцо? Где, Серый? Не по карману доцентам брульянты!…

Он порол эту чушь и хитро поглядывал на меня, а с другого бока с лукавством косился Алик. Каждый знал одну из моих тайн и полагал, что эта тайна – главная, но благородные доны ошибались. Да еще как!

Мы двинулись на кухню. Симагин тащил объемистый портфель, а Бянус, напуская меланхолию, бормотал:

– Ни один мужчина не должен жениться, не изучивши анатомию и не препарировав хотя бы одну женщину… Оноре де Бальзак. Женись, несмотря ни на что. Если попадется хорошая жена, будешь исключением, если плохая – заделаешься философом… Сократ. Брак – единственное приключение, доступное робким… Вольтер. Брак – не рай и не ад, а просто чистилище… Президент Авраам Линкольн. Когда я говорил, что умру холостяком, я не верил, что доживу до собственной свадьбы… Шекспир, «Много шума из ничего»…

– Начитанный ты наш, – ласково потрепав Сашку по загривку, Олег водрузил портфель на стол. Бянус немедленно оживился, оставил литературные штудии и громко вопросил:

– Кто тут у нас Аллигатор?

– Я за него, – ответил Симагин.

– Ну так не тяни резину, открывай!

Из портфеля появились шпроты, нарезанная любительская колбаса, три плавленых сырка, банка селедки под маринадом, огромный батон и бутылка кока-колы.

– Легенду не пьем! – заявил Бянус и, небрежно смахнув со стола лимонад, водрузил рядом с батоном «Политехническую».

С ней мои друзья расправились минут за двадцать, при моем посильном участии. Сашка был говорлив и, с энтузиазмом поедая бутерброды с колбасой, восхвалял прелести юной племянницы Сурабова, сравнивая ее с полной луной, кареглазой ланью и несверленой жемчужиной. Затем он поведал сагу о Рагнаре Волосатой Пятке – эта история, записанная узелковым письмом и расшифрованная Джеком, доказывала, что викинги побывали в Перу лет за шестьсот до Франсиско Писарро. Наконец, подмигивая мне, многозначительно хмыкая и гмыкая, Бянус перешел к сурабовой аспирантке, имевшей с ним разговор за жизнь во время кафедрального чаепития. Как выяснилось, она девица современная, продукт французской, а не восточной культуры и потому не возражает против супруга-иноверца. Даже агностика и атеиста, лишь бы человек был хороший.

Являлось ли это сигналом, который посылает мне Захра? Намеком на то, что мои чувства не остались безответными и что дворцы, верблюжьи табуны, законы шариата и остальная дребедень вовсе не препятствие для любящих сердец? Обдумывая это, я застыл с консервным ножом в одной руке и банкой селедки – в другой.

– Затруднения? Товарищ Фарфукис, устраните! – распорядился Бянус, приканчивая последний плавленый сырок. Похоже, мысли о браке с небывалой силой стимулировали его аппетит.

Алик отобрал у меня нож и вскрыл консервы, приговаривая: