Жизнь в режиме отладки - Гизум Герко

Он не закончил, но мы все прекрасно понимали, что он хотел сказать. Последствия были бы чудовищными.

Он встал и прошелся по кабинету. Было видно, что он принимает какое-то очень трудное решение.

— Алексей, Гена, — наконец сказал он, остановившись. — Я хочу поблагодарить вас обоих. Вы проделали блестящую работу. Особенно вы, Алексей. Вы за несколько дней сделали то, что мы не могли сделать несколько месяцев. Вы оправдали все мои ожидания и даже превзошли их.

Он посмотрел на меня, и в его взгляде была искренняя благодарность.

— Но сейчас я должен попросить вас о другом. Это расследование… оно требует предельной деликатности. Ни одно слово не должно выйти за пределы этого кабинета. Никакой информации вовне. Никаких упоминаний в отчетах. И уж тем более, — он сделал особое ударение на последнем слове, — ни слова Косяченко. Если он узнает об этом, он превратит это в такой скандал и такую охоту на ведьм, что похоронит под обломками не только отдел химии, но и весь институт, лишь бы выслужиться перед начальством.

— Я понимаю, — кивнул я.

— Я тоже. Мои сетевые фильтры станут еще… избирательнее, — подтвердил Гена.

— Хорошо, — сказал Орлов. — Это теперь наше внутреннее, неофициальное расследование. С этого момента вы оба работаете непосредственно под моим началом. Начиная с завтрашнего утра: Гена, ваша задача — продолжать скрытый мониторинг активности «Гелиоса» и всех коммуникаций ОКХ; Алексей, ваша — анализировать и сопоставлять; а я постараюсь найти союзника в самом ОКХ. Нам нужно понять, что именно они делают. И кто за этим стоит. И будьте предельно осторожны. Мы вступили на очень опасную территорию.

* * *

Мы вышли из кабинета Орлова и молча дошли до нашего общего зала.

Воздух вокруг, казалось, звенел от напряжения. Толик и Игнатьич бросили на нас вопросительные взгляды, почувствовав изменение в атмосфере, но мы ничего не сказали. Я сел за свой стол, но работать не мог. Мысли метались в голове, как пойманные птицы. Саботаж. Несанкционированный эксперимент. Халатность. Любой из этих вариантов был по-своему ужасен.

Через несколько минут ко мне подошел Гена. Его обычная бесшабашная усмешка исчезла. Лицо было серьезным и сосредоточенным.

— Пошли, — коротко бросил он. — Здесь стены уши имеют. Особенно электронные.

Он повел меня в свою «берлогу».

Пройдя через привычный хаос из проводов и разобранных компьютеров, он провел меня в дальнюю часть своего убежища, за стеллаж с серверным оборудованием. Там, как оказалось, была еще одна, совсем крошечная комнатка, о существовании которой я и не подозревал. Это был его личный командный центр. Несколько мощных, самосборных компьютеров тихо гудели, на мониторах бежали строки кода, а на стенах висели подробные схемы внутренней сети НИИ.

— Здесь нас никто не услышит, — сказал Гена, закрывая за нами дверь. Он указал на старое, потрепанное кресло. — Садись, надо все обсудить.

Он сел за свою консоль и вывел на один из экранов сложную диаграмму, похожую на нейронную сеть.

— Это схема энергопотоков корпуса «Гамма», — пояснил он. — Твоя гипотеза верна на все сто. Вот смотри, — он ткнул пальцем в точку на экране, — каждый раз, когда «Гелиос» выходит на пиковую мощность, вот здесь, на внешнем контуре института, мы получаем исходящий всплеск аномальной энергии. Они как будто используют весь город в качестве гигантского радиатора, чтобы сбрасывать излишки… чего-то. Маны, энтропии, называй как хочешь.

— Но кто «они»? — спросил я. — Кто за это отвечает?

— Вот это самый интересный вопрос, — Гена откинулся в кресле. — ОКХ и АТ — это целый отдел. Там работает человек тридцать. Возглавляет его профессор Меньшиков, Григорий Афанасьевич. Хоть и немного эксцентричный тип, но он далеко не безумен и не является «злобным гением». Кроме него там есть и старая гвардия, и молодые аспиранты.

— Ты думаешь, это саботаж? — спросил я шепотом.

Гена нахмурился, задумался.

— Если честно, маловероятно. Прямой саботаж в НИИ — это почти нереально. У Стригунова, при всей его педантичности, служба безопасности работает как часы. Да и смысл? Дестабилизировать обстановку в городе? Зачем? Это не наш профиль. Мы изучаем, а не разрушаем. Хотя… — он криво усмехнулся. — В этом дурдоме бывает всякое.

Он снова повернулся к консоли.

— Давай посмотрим, что у нас в официальных логах. Если это несанкционированный эксперимент, должны остаться следы. Кто-то должен был запрашивать дополнительную энергию, обходить протоколы безопасности…

Следующий час мы провели, погрузившись в изучение журналов доступа и протоколов работы. Это было похоже на поиск иголки в стоге сена, но Гена ориентировался во внутренних системах НИИ с легкостью рыбы в воде. Он вскрывал один защищенный архив за другим, вытаскивая на свет данные, которые, я был уверен, не предназначались для моих глаз второго уровня доступа.

Но чем глубже мы копали, тем более странной становилась картина.

— Ничего, — наконец произнес Гена, откинувшись от монитора. — Абсолютно ничего.

— В смысле? — не понял я.

— В прямом. Судя по всем журналам, все эксперименты на «Гелиосе» проводятся в строгом соответствии с планом. Никаких превышений мощности. Никаких обходов систем безопасности. Каждый запуск запротоколирован. Подписан дежурным оператором, завизирован начальником лаборатории, подтвержден автоматической системой. Вот смотри: за последнюю неделю с установкой работали пять разных операторов, включая самого Меньшикова. И каждый раз, после их работы, мы фиксировали всплеск в городе.

Он вывел на экран сравнительную таблицу. Имена, даты, время, параметры запуска — и рядом данные по городским инцидентам. Все сходилось.

— То есть… — я пытался осмыслить это. — В этом замешаны все? Или они все действуют по чьему-то приказу? Но тогда почему это не отражено в протоколах?

— Вот именно, — кивнул Гена. — На поверхности все чисто. Все задокументировано, все по правилам. Никаких махинаций. Как будто так и должно быть. Как будто эти выбросы в город — это не побочный эффект, а штатная часть их эксперимента.

Эта мысль была еще более жуткой, чем предположение о саботаже. Это могло означать, что проблема гораздо глубже. Не в конкретном человеке, а в самой системе, в методике их работы.

Мы молчали, глядя на экран.

Хаос обретал логику, но эта логика была безумной.

— Ладно, —