Георгий Гуревич - НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 13

А вот Айзек Азимов не согласен с таким подходом. Как и Брэдбери, он считает, что достаточно небольшого воздействия, чтобы вызвать кардинальные перемены практически каждый раз возникает новая действительность. По его терминологии — это МНВ — Минимально Необходимое Воздействие, которым может быть заглохший мотор или какая-нибудь порванная в подходящий, точно высчитанный момент ленточка. Но в отличие от Брэдбери Азимов полагает, что такое воздействие вовсе не ухудшает, а наоборот, улучшает историю, исправляет ее, сглаживает шероховатости. Впрочем, я говорю неточно — так считает не автор романа «Конец Вечности», а его герои, задавшиеся целью сделать человеческую историю совершенной, идеальной.

Создается мощная организация — «Вечность», которая регулярно прихорашивает историю, начиная с XXI века (ниже в своих колодцах времени они опуститься не могут, поэтому наши века остаются неисправленными). Члены этой организации беспрепятственно шастают по векам наподобие пожарной команды не загорелось ли где-нибудь? Им удалось предотвратить войны, эпидемии, несчастные случаи и т. п. Занимаются они мало-помалу и экономикой, организовав межвековую торговлишку «В 482-м (столетии. — В.P.) существовало сильное стремление увеличить экспорт тканей из целлюлозы в столетия, лишенные лесов, вроде 1174-го, однако встречное предложение о поставках копченой лососины вызывало серьезные возражения»…

Вроде бы очень полезная организация, чьи действия следует всячески приветствовать.

Но писатель отвечает совершенно категорически нет! Во-первых, он подчеркивает крайне недемократический характер «Вечности», этакого наднационального правительства, которое никем не уполномачивалось, но по собственному разумению вершит судьбами людей и решает, что для них хорошо и что плохо. Люди в большинстве даже не знают, что их кто-то опекает, что действительность это нечто зыбкое и мимолетное, что любой человек может внезапно исчезнуть в результате изменившейся действительности.

Но главное даже не в этом. С пути человечества постоянно убираются все мало-мальски серьезные препятствия, и это приводит к тому, что оно начинает жить как будто в невидимой теплице, благополучное, изнежившееся и безынициативное. Так, например, «Вечными» было решено однажды, что полеты в космос никому не нужны, и поэтому на корню губятся порывы, регулярно возникающие в каждом столетний.

Человеческая история, конечно, нуждается в исправлениях, однако не задним числом и не такими методами. Никакая оторванная от народов власть не может принести пользы, даже если руководители этого сверхправительства и обуреваемы самыми лучшими побуждениями.

Правда, по Азимову, получается, что деспотия «Вечности» длилась на Земле чрезмерно долго, понять, в чем дело, и сбросить с себя ее гнет люди смогли только в тех веках, порядковый номер которых обозначается не двух-, не трех- и даже не четырехзначными числами.

Своим романом Азимов как бы отвечает коллегам по западной фантастике, которые, не видя средств и сил в окружающем, уповают на посторонние факторы для спасения человечества, вроде пришельцев из космоса или из будущего.

Итак, мы как будто пришли к мысли, что история слишком хрупкая штука, чтобы в нее можно было безнаказанно вламываться. Значит, невмешательство? Даже если ты и попал в прошлое, стой смирно, оставайся безучастным наблюдателем, что бы вокруг тебя ни творилось? Так?

Что из этого может получиться, рассмотрел Генри Каттнер в рассказе «Лучшее время года». На город должно обрушиться страшное бедствие, — сюда рухнет гигантский метеорит, о чем жители городка, естественно, не догадываются, а выходцы из будущего не говорят им ни слова, решив позабавить себя роскошным зрелищем, пощекотать нервишки «последним днем Помпеи». И вот респектабельные туристы прибывают в обреченный город. Им ничего не стоит избавить от огненной смерти сотни тысяч людей, для этого достаточно просто предупредить их, чтобы заблаговременно эвакуировать из опасной зоны. Но паломникам строго-настрого запрещено вмешиваться в историю, и они заняты тем, что отбивают друг у друга дома с наилучшим обзором, вызывая у жителей откровенное недоумение с чего бы это явно не стесненные. В средствах чужеземцы борются за какие-то невзрачные квартирки на окраинах, хотя в центре есть множество роскошных отелей.

Трудно себе представить, что человечество может состоять из распоследних мерзавцев и эгоистов, опустошивших в погоне за изысканными удовольствиями свою душу. И не по будущему, а по настоящему бьет Каттнер, он недвусмысленно отвечает на вопрос, к какому моральному падению ведет политика «хаты с краю».

А к чему может привести вмешательство, мы уже видели. Итак — тупик. Не вмешиваться — невозможно, и вмешиваться нельзя. Счастье в том, что эта альтернатива существует только на бумаге, и никогда люди не встанут перед необходимостью решать ее на самом деле. Иначе человечество оказалось бы перед опасностью серьезных потрясений, могущих разрушить все здание цивилизации. Но в руках фантастов эта конфликтная ситуация, как мы уже тоже видели, служит верным оружием для исследования не столько будущего, и уж, конечно, не прошлого, сколько настоящего, и прежде всего волнующих нас нравственных проблем — что такое ответственность людей перед собственной совестью, перед другими людьми, перед будущими поколениями, перед историей. Таков глубокий человеческий смысл, который таится в мудреном наукообразном словечке «хроноклазм».

Впервые этот термин прозвучал в рассказе Джона Уиндема. (Рассказ так и назывался). Но автор не претендовал на глобальные сдвиги, он воспел любовь девушки из будущего к нашему современнику. Вечная тема искусства — любовь, которая уже ломала всяческие преграды — сословные, имущественные, национальные, территориальные, возрастные — нашла новую, неожиданную область распространения — научную фантастику. Теперь перед всепобеждающим общечеловеческим чувством не устояли и столетия, разделяющие любящие сердца. Оказалось, что с использованием стандартной машины времени можно создавать подлинные лирические шедевры вроде рассказа Роберта Янга «Девушка-одуванчик», очень похожего по сюжету на «Хроноклазм», но выполненного тоньше, проникновеннее. Необыкновенно поэтичен образ юной и загадочной Джулии, которая регулярно появляется на холме, повергая сорокалетнего героя в смятение чувств. Он понимает, что любит Джулию, что не может жить без нее, а в то же время любит свою жену, хочет остаться с ней. Но подобные затруднения не существуют для влюбленных особ, имеющих в своем распоряжении машину времени. Оказалось, что его жена и есть та самая Джулия, девушка просто перебралась еще на двадцать лет назад, тогда-то молодые люди и полюбили друг друга, а на холме герой просто не сразу узнал свою столь сильно и внезапно помолодевшую подругу. Конечно, временные хитросплетения придают повествованию оттенок необидного юмора, но это лишь способствует созданию лирической атмосферы в рассказе, воспевающем верность и постоянство.