Джек Вэнс - Тшай планета приключений.

«Добрый вечер, — сказал юноша. — Надеюсь, вы меня узнали. Я — Хельссе Изам, клиент Синежадентного дворца. Мы уже встречались сегодня».

«Действительно, я обменялся парой любезностей с вашим хозяином».

Прихлебнув сироп, Хельссе привередливо поморщился и оставил бокал на прилавке: «Давайте найдем уединенное место, где можно поговорить без помех».

Рейт условился с Тразом и Аначо, обернулся к Хельссе: «Пойдемте, я за вами».

Хельссе ненароком взглянул на главный вход, но предпочел покинуть таверну через боковую дверь, соединявшую ее с рестораном. Уходя, Рейт успел заметить человека, ввалившегося в таверну с улицы и дико озиравшегося по сторонам — Дордолио.

Хельссе игнорировал происходящее: «Неподалеку есть уютное кабаре, не слишком вульгарное — там гораздо спокойнее».

Они зашли в помещение с низким потолком, освещенное красными и синими лампами, с выкрашенными синей краской кабинками вдоль стен. На возвышении сидела группа музыкантов — двое играли на небольших гонгах и барабанах. Перед ними вышагивал из стороны в сторону, волнообразно изгибаясь, жилистый танцор. Хельссе выбрал кабинку у самого входа, как можно дальше от музыкантов. Они уселись на синие подушки. Секретарь заказал две рюмки «настойки дикого леса» — их скоро принесли.

Танцор скоро удалился. Музыканты взяли новые инструменты, похожие на гобой, флейту, виолончель и литавры. Рейт какое-то время прислушивался, сбитый с толку жалобным пиликаньем, глухими ударами литавр невпопад, внезапными возбужденными трелями флейты.

Хельссе предупредительно наклонился вперед: «Вы не знакомы с музыкой яо? Я так и думал. Исполняют традиционную пьесу: так называемый плач».

«В самом деле, импровизацию невозможно назвать радостной».

«Восприятие зависит от привычной эмоциональной шкалы слушателя, — Хельссе перечислил ряд музыкальных форм, в порядке убывающего оптимизма. — Не хочу сказать, что яо неизменно одержимы мрачными сожалениями. Для того, чтобы убедиться в обратном, достаточно побывать здесь в сезон балов».

«Сомневаюсь, что меня пригласят на бал», — отозвался Рейт.

Оркестр приступил к исполнению другого сочинения, состоявшего из последовательностей страстных фраз, поочередно повторявшихся разными инструментами и кончавшихся продолжительными напряженными тремоло. Мимолетная ассоциация чувств навела Рейта на мысль о монументе в круглом сквере: «Эта музыка каким-то образом связана с вашим ритуалом искупления?»

Хельссе отстраненно улыбнулся: «Говорят, что дух патетического причастия пронизывает весь эпос, всю психическую сущность яо».

«Интересно». Рейт ждал — Хельссе пригласил его сюда не для того, чтобы обсуждать музыку.

«Надеюсь, сегодняшние события не причинили вам никаких неприятностей?» — спросил секретарь.

«Никаких, если не считать раздражения».

«Вы не рассчитывали получить награду?»

«Я ничего не знал о ней. Естественно, я ожидал, что ко мне отнесутся, как принято — внимательно и любезно. Господарь Сизанте, однако, оказал мне весьма примечательный прием».

Хельссе кивнул с пониманием: «Он весьма примечательный человек. Но теперь он оказался в затруднении. Сразу же после вашего ухода господарю представился кавалер Дордолио, заявивший, что вы узурпировали его права, и потребовавший награды для себя. Честно говоря, принимая во внимание все обстоятельства, удовлетворение претензий Дордолио поставило бы господаря Сизанте в неловкое, даже смешное положение. Вам, по всей видимости, неизвестно, что Синежадентный дворец и Золотой дом Карнелианов — ревниво соперничающие патроны. Господарь Сизанте подозревает, что Дордолио намерен воспользоваться наградой, как средством унижения Синежадентной династии — последствия такого развития событий трудно предсказать».

Рейт спросил: «Какую именно награду посулил Сизанте?»

«Отцовские чувства возобладали над предусмотрительностью, — ответил Хельссе. — Господарь объявил буквально следующее: «Любому, кто возвратит мою дочь или даже принесет вести о ее судьбе, стоит только попросить — в его распоряжении все мои возможности!» Сильные слова, как видите, вырвавшиеся в минуту волнения и предназначенные исключительно для избранного круга клиентов Синежадентного дворца — но слухи расходятся быстрее звука».

«Возникает впечатление, — сказал Рейт, — что я сделаю Сизанте одолжение, воспользовавшись его щедростью».

«Именно этот вопрос мы хотели бы выяснить, — осторожно выбирая выражения, продолжал секретарь. — Дордолио высказал по вашему адресу ряд оскорбительных обвинений. Например, он называет вас суеверным варваром, замышляющим возрождение «культа». Если вы потребуете, чтобы господарь Сизанте превратил свой дворец в храм приверженцев «культа» и сам присоединился к их числу, мы скорее пойдем навстречу притязаниям Дордолио».

«Даже несмотря на то, что я первый принес вести о его дочери?»

«Дордолио утверждает, что его надули, и в бешенстве угрожает насилием. Перейдем, однако, к более существенному вопросу — какие требования вы предъявили бы господарю Сизанте, с учетом сложившихся обстоятельств?»

Рейт задумался. К сожалению, он не мог себе позволить роскошь гордого отказа: «Не могу точно сказать. Мне пригодился бы непредвзятый совет — но к кому обратиться?»

«Попробуйте спросить у меня», — предложил Хельссе.

«В вашей должности вы вряд ли проявите беспристрастность».

«Мой взгляд на вещи гораздо самостоятельнее, чем может показаться».

Рейт посмотрел в бледное изящное лицо, в неподвижные черные глаза. Загадочный человек был этот Хельссе! Впечатление загадочности только подчеркивалось его полным безучастием — одинаковым отсутствием дружелюбия и враждебности. Он говорил с показной искренностью, но не обнаруживал никаких случайных или подсознательных примет внутреннего состояния.

Оркестранты разошлись. На сцену вышел корпулентный человек в широкой темно-бордовой мантии до пят. За ним в тени села женщина с длинными черными волосами, пощипывавшая лютню. Толстяк издал рыдающий вопль, наполненный невнятными полусловами, ничего не значившими для Рейта.

«Еще одна традиционная мелодия?» — спросил Рейт.

Хельссе пожал плечами: «Особая манера пения, в ней есть определенный смысл. Если бы каждый научился высвобождать эмоции таким образом, эвэйль не угрожала бы на каждом шагу».

Рейт слушал. «Судите меня все, судите сурово, — надрывно стонал певец, — ибо я сотворил чудовищное злодеяние, окрыленный безысходностью!»

«Если взглянуть на дело со стороны, — сказал Рейт, — обсуждение вопроса об использовании моего преимущества над господарем Сизанте с его секретарем и советником представляется абсурдным».