Время кобольда - Павел Сергеевич Иевлев

— Тондоныч, вы передёргиваете!

На её лице поверх естественных черт проступил скин-толк возмущённой мультяшной физиономии. А так сидела с чистой кожей, сдерживалась.

— Нет, Марин, это ты слегка запуталась. Гендерные запреты в уставе прописаны не из гомофобии или сексизма. Они имеют вполне рациональные обоснования. Интимные отношения между воспитанниками порождают множество проблем, начиная от ранних беременностей, кончая конфликтами на почве ревности.

— Но…

— Дослушай, пожалуйста. Да, я знаю, что некоторые бегают друг к другу в комнаты ночами. Не слежу, не подсматриваю, просто знаю. Это видно, поверь. Но если пара, находящаяся в отношениях, переходит к совместному проживанию — это уже семья. А «Макар» — не семейное общежитие. Вам семнадцать, до выпуска год, город обеспечит вас жильём — вот тогда съезжайтесь, ведите совместный быт, усыновляйте или рожайте детей — совет, как говорится, да любовь. Не забудьте пригласить на свадьбу.

— Ну, Тондоныч…

— Марина, с точки зрения пола — жить вместе вам можно. С точки зрения гендера — нет. Что ты считаешь правильным?

— Тондоныч, это грубая манипуляция!

— Не грубая. Обычная. Любая попытка изменить мнение собеседника является манипуляцией, в этом нет ничего плохого.

— А может, я не хочу менять мнение!

— Никто не хочет. Если бы хотел, поменял бы сам.

— Так вы нам запрещаете?

— Марина, я мог бы запретить. Но не хочу. Ты умная и почти взрослая девочка, глупо будет, если мы не сможем договориться. Давай так: я довёл до твоего сведения, что мне не нравится эта идея и объяснил, почему. Если ты решишь, что это ничего для тебя не значит — ну что же, так тому и быть. В конце концов, Эдуард Николаевич вам разрешил, правила формально не нарушены, у меня нет повода для административного вмешательства. Тебе семнадцать, пусть это будет твоим собственным ответственным решением.

— Я подумаю, Тондоныч. И с Ленкой посоветуюсь. Спасибо, что выслушали, а не выгнали с проклятиями.

— Всегда к твоим услугам.

***

— Нетта, я кого-то хоть раз «выгонял с проклятиями»? — спросил я, когда за Мариной закрылась дверь.

— Ни разу, Антон, — девушка проявилась, сидя на столе и болтая босыми ногами в воздухе.

— И какого чёрта?

— Детям нравится считать тебя Злющим Аспидом. Иначе им сложно себе объяснить, почему они тебя слушаются.

— Ты думаешь, Марина тоже послушается?

— Уверена, что да. Но в этот раз ты прошёл по грани.

— Чёртов Эдуард.

— Чёртов Эдуард, — согласилась Нетта. — Пытается расшатать «Макар». Запас прочности твоего авторитета большой, но не бесконечный, а твоя политика честности и доверия может однажды и не сработать. Это же подростки, спровоцировать их на бунт проще, чем не спровоцировать.

— И что? Он скажет им «Долой Аспида»?

— Нет, он же не дурак. Прямо сейчас он говорит им: «Антон Спиридонович прекрасный человек, вам очень с ним повезло! Но…» Дать картинку?

— Нет. Я обещал не шпионить и не стану.

— Как скажешь. Имей в виду, его слушают. Не все, но многие.

— Под соусом передовых идей можно скормить детям любое говно. Но зачем ему это?

— Не знаю, Антон. Я просто вирп.

— Ты мой друг, Нетта. Самый лучший.

— Потому что единственный? — грустно улыбнулась она.

— Потому что ты — это ты. Не ищи других объяснений.

***

— Здоров, старикашка! Чего хотел? — Клюся уселась на стол, заставив Нетту переместиться в кресло, и тоже заболтала в воздухе голыми босыми ногами.

Пришла в коротком домашнем платье, едва до середины бедра, и теперь демонстрирует конечности в самом выгодном ракурсе. И не надоедает ведь ей меня дразнить. Настя объясняла, что Клюся имела большие проблемы с отчимом, не зная, что он ей не родной отец. Это, мол, вызвало потребность в замещающей фигуре, которой она назначила меня. И это лучше, чем если бы она стала любовницей какого-нибудь подонка вдвое себя старше, как часто бывает с травмированными домогательствами отца девушками.

Всегда удивлялся, как психологи могут совмещать человеческие отношения с таким вот их препарированием. Они ведь с Клюсей лучшие подруги! Лично я старался ни о чём таком не думать, а ногами любоваться с чисто эстетических позиций. Красивые ведь ноги.

— Опять пялишься, похотливый старец! Тебя можно вместо эпилятора использовать, у меня от твоего взгляда недобритые волосы на ногах дымятся!

— Используй, — покорно согласился я, — лишь бы не для зоны бикини.

— Фу, какой ты всё-таки пошляк и циник! Так чего звал?

— Клюсь, ты общаешься со своей бывшей группой?

— Ну… Кое с кем, кое-когда… А что?

— Хочу первый выпуск собрать. Хотя бы проекциями.

— О! — оживилась Клюся. — Отличная идея для твоего юбилея! Просто супер! Я пробью контакты. Ты, конечно, унылый старый пень, но может быть, они снизойдут к твоим сединам. А если честно, мог бы и раньше как-то пошевелиться на сей счёт. Не чужие тебе люди.

— Думаю, они счастливы, вырвавшись от меня на свободу, — усмехнулся я, — и если и вспоминают Аспида, то в страшных снах.

— А проснувшись, жалеют, что спали не в памперсах… — подхватила Клюся. — Ты ведь такой Ужасный Гадкий Тиран! Тебя все тайно ненавидят! Только и мечтают от тебя избавиться!

Она слезла со стола, подошла к моему креслу сзади и обняла меня за плечи, положив подбородок на макушку. Сегодня от неё, к моему удивлению, пахло теми же приторными детскими духами с корицей, что и семь лет назад.

— Дурак ты, Аспид. Дурень старый. Отталкиваешь людей чуть ли не ногами, а потом сам же на них дуешься. Даже меня отпихиваешь, а ведь я тебя так люблю!

Девушка чмокнула меня в затылок.

— Клюся!

— Не клюськай! Я в хорошем смысле. Не лезу я в твою одинокую холодную постель, вдовец ты соломенный, больно надо. Не объявилась, кстати, твоя благоневерная?

— Нет.

— Может, нашла, наконец, своё счастье?

— Может. Не знаю. Вот, думаю, не подать ли официальный