Ирма Денисова - Эхо

Горло пересохло. Как цепко смотрят рысьи глаза. Щупают взглядом. И опять резкий, ломкий голос:

— Подойди, Усыня. Твое лицо мне нравится, оно веселит…

…Конина вязнет в зубах. Но Люта права: чужие обычаи надо уважать. Пора свыкнуться, притерпеться — давно тут живем.

— Ешь больше, Усыня! — Голос у Великого громкий, а сам он еще состарился — желтый сморщенный стручок с рысьими глазами. Но осторожней с ним — коварен. — Много еды — много здоровья, Ешь, Усыня. У меня есть певцы лучше тебя, но твое лицо смягчает сердце и продлевает годы. Я приказал умелому рабу нарисовать тебя, Твое лицо будет висеть в моем шатре, Люди смертны. — Чуть не подавился! На что намекает?! — У картины век дольше. Пусть успокоит меня в дни скорби. Ешь, Усыня, ешь больше.

Щелчок. Свет. Какой смущенный вид у Ива.

— Тебе пора отдохнуть, — заботливо сказал Гертэн.

— Уже все исправил. Сейчас пойду на посадку. Спасибо, Гер, Ты помог мне. Есть ассоциация! Надо проверить. На днях заеду.

— На днях я вылетаю на раскопки.

— Постараюсь успеть. Гер! Ты сипишь, совсем как отец! Давно не ремонтировался? Беру слово, что до отъезда подлечишься. Пока! — Он лукаво улыбнулся и исчез.

«У малыша такая же мягкость в лице, как у взрослых, — думал Гертэн, вглядываясь в портрет. — Тоже успокаивает, бодрит. За день пришлось побегать: лекции, сборы в экспедицию. Но все позади… Одышка проклятая замучила. Жаль, не успел к врачу…»

Ив пришел необычайно озабоченный. Повесил плащ и сразу спросил:

— Прибор, считывающий прошлое, еще у тебя?

Гертэн кивнул.

— Тогда держи! — Ив протянул брату небольшой прямоугольник, обернутый бумагой. — Выпросил до утра. Подлинник. Вдруг тоже — из нерукотворных?

Гертэн развернул картину. Ветка какого-то растения, кожица сморщенная, серо-коричневая. Вставил картину в прибор, выключил свет, нажал кнопку. Ни-че-го!

— Возможно, у них иные частоты биотоков мозга, — предположил он, желая утешить Ива. — Но я не физиолог. Нужно с ними посоветоваться. Прибор в полном порядке. Сейчас включу свет.

— Не нужно, Гер. Посидим, как в детстве. Помнишь, ты всегда в темноте сочинял и рассказывал сладкие сказки?

— А ты — горькие.

— Никогда не сочинял сказок! Я реалист. А правда редко бывает сладкой, Она кислая, соленая, горькая! Но приперчишь ее юмором — можно проглотить. А ты все обильно сахаришь, Гер. И все больше становишься похожим на отца, Ведь он…

— Ив, не говори плохо об отце.

— Вот-вот! Опять в кусты! — в сердцах бросил Ив. — Кстати, я не собирался чернить его. Хотел лишь сказать, что отец помогал тем, кто шел к нему за утешением. А ты…

— Тебе очень плохо, Ив?

— Думаешь, горюю, что не смог побывать а шкуре гуманоида? — воинственно перебил Ив, — Занялся этим между прочим! Скажи, Гер, почему ты до сих пор холост? — вдруг по обыкновению он перескочил на другое. — Ведь ты такой уживчивый!

По тону брата Гертэн понял: это сейчас главное для Ива.

— Наверное, я не умею любить, — тихо ответил он, — Я внимателен, заботлив, но этого мало…

— Можно, Гер, я сегодня переночую у тебя?

— Конечно, оставайся! Сейчас поужинаем…

— Не надо! Давай поговорим. Знаешь, мне кажется, что не только отцу с мамой, но и ей с ним тоже повезло, При ее вспыльчивости ужиться с нею мог лишь отец. Забавно, — уже насмешливо произнес Ив, — каждому сварливому надо искать себе в пару уживчивого, иначе все сварливые вымрут, не дав потомства.

— Верно, Ив. Многие ученые считают, что отбор по уживчивости, начавшийся среди наших предков миллионы лет назад, идет и сейчас. Мнительность, подозрения калечат, разрушают согласие. Убежден: хранители доброго виденья в горах боролись за уживчивость.

— Но ведь я оказался прав, Гер! Ты нашел остатки поселения. Люди-то вымерли! Излишняя доброта нежизнеспособна!

— Шлиман тоже нашел остатки Трои. Но никто не считает, что троянцы вымерли. Их увели, они растворились в других народах. Возможно, и в нас с тобой есть ген какого-нибудь троянца. Так и с горным племенем. Поэты сложили о нем такие прекрасные легенды, что их заслушивались даже люди практического ума. Практики не умеют, как поэты, жить одновременно в двух реальностях. Они отправились искать обетованную землю. И нашли ее! Дальше в моей легенде говорится: пришло так много людей, что зеленый пятачок за каменными стенами не смог вместить всех. И тогда кто-то увел жену из этого племени, кто-то мужа. Молодых увели, старики умерли, дома заросли травой. Даже нетленные картины, висевшие у ворот каждого дома, и картины-надгробья тоже унесли. Но это не такой уж печальный конец, Ив! Гены доброго виденья продолжают странствовать в нас…

Утром Гертэн проснулся рано. Лежал, и тревожные мысли одолевали его. Судя по ночному разговору, брату плохо, он мечется, в разладе с самим собой, к тому же неладно в семье… Как помочь? Чем?

Гертэн встал, распахнул окно. Потом, сдвинув занавесь, открыл любимый холст — портрет русокосой девушки. Сел в кресло. Яркое солнце озаряло портрет. Синие глаза смотрели на Гертэна. Ни одна женщина не смотрела так на него. Взгляд светлокосой вмещал и заботу матери — чем бы тебя еще порадовать, сынок? — и самозабвенную страсть возлюбленной, и восторженное обожание дочери… В эти глаза можно смотреть вечность. Но… Ив. Ив! Пока спит, надо заняться его холстом.

Он встал, вынул картину из прибора, повесил на стену и, бережно укрыв занавесью синеглазую, снова сел в кресло. В душе, после встречи с любимицей, скопилось столько нежности, что ему вдруг стало жаль сухую ветку. Когда-то на ней были листья, распускались цветы. Ее покачивал ветер, грело солнышко. Теперь тоже яркое солнце озаряет ее, но она мертва. Мертва ли? Гертэна, словно током, пронзило острое желание увидеть ветку живой, в полном цвету. Почудилось, что в ответ на доброе пожелание на ветке под серо-коричневой кожей вздувается бугорок, похожий на почку. Вгляделся пристальней и уже не мог отвести взгляда: бугорок рос на глазах! Набух, Лопнул. Бледно-желтые листья расправились, будто крылья бабочек. Вытянулся сочный зеленый стебелек. Листья зазеленели гуще. В пазухе одного из них появился бутон. Лопнул! Медленно раскрылся. Нежно-голубые лепестки фарфорово засветились в солнечных лучах. Повеяло свежестью, неизъяснимым ароматом…

Гертэн вскочил, не веря себе, подбежал к картине. Протянул руку и осторожно обвел пальцем контуры рисунка. Да, в ярком солнечном свете старая, высохшая ветка дала росток. Он зацвел1 Но голубой цветок ничем не пахнет…

Дышал Гертэн хрипло, натужно. В голове кружились обрывки мыслей. Наверное, так все и происходило в колодце света. Тоже много солнца. Значит, и в этом холсте есть жидкие кристаллы? А что, если?..