Виталий Владимиров - Колония

А чего вы так волнуетесь?

Я перестал волноваться. Я успокоился. Входил без стука, клал на стол бумагу, на которой должна была красоваться подпись хозяина или хозяйки кабинета, а рядом брелок, авторучку, разовую зажигалку - остатки моих краткосрочных путешествий по земному шару. Срабатывало почти безотказно. На последней стадии даже вежливо предложили:

- Желаете получить в запечатанном виде?

- А как же! - уверенно кивнул я, смутно представляя, что мне это даст. Наверное даст, раз предлагают шепотом.

- Придется подождать минут десять.

И правда, через десять минут принесли. Прозрачная пластинка, в которой, как кредитная карточка, как аккредитационная карточка, мои права, моя фотокарточка, мое лицо смотрело на меня, я - на него. Незаметно перемигнулись - не забыть прикупить побольше брелоков и зажигалок ТАМ, легче будет жить ЗДЕСЬ.

Уплатил членские взносы в Союз Журналистов за три года вперед, за год вперед внесли квартплату и за телефон двух квартир. Пришлось кое-что распродать. Не беда, наживем. Наживем, живя где-то, а не здесь, наживем, если уедем, а тысячи приехали сюда отовсюду - из разных краев, областей, республик, кто за правдой, кто за работой, кто за дипломом - и всем нужен свой угол. Те же, кто уезжает надолго, должны бронью, как броней, защитить свою квартиру, свою жилплощадь, свое право, возвратясь, опять жить в столице. Бронь - обычная бумажка - охранное свидетельство, которое я должен был получить как ответственный квартиросъемщик на территорию, где фактически обитали Юля с Димой. От перегрузок шла кругом голова - начальство поставило жесткое условие: едешь в рай, загодя сдай все материалы на квартал вперед. Когда? Это начальство не колышит. И тут зажигалкой не отделаешься.

Я попросил Алену помочь.

Оказалось, что мы с ней как отъезжающие заграницу попали в разряд поднявшихся с насиженного места по призыву партии - возводить, претворять, осваивать или в разряд подписавших контракт и за "длинным" рублем рванувших в тайгу на лесоповал или в море на путину. Как мой сопалатник Аркадий Комлев в стационарном отделении противотуберкулезного диспансера, который получил на Дальнем Севере дырку в легком, словно от пулевого ранения.

Сходство в наших ситуациях, конечно, имелось, только Аркадий открыто уехал за пачкой банкнот, для меня же этот мотив - не лейтмотив, а просто мотив - звучит не вслух, а как бы под аккомпанемент АББА: мани, мани, мани...

Длинную, как анаконда, очередь в Банном переулке Лена отстояла впустую - требовалось мое личное присутствие. Пришлось мне отправиться по ее стопам из пункта А в пункт Б, точнее, из пункта ЖЭК в пункт Банный, где я встал в затылок очереди, которая за три часа стояния обернулась ко мне лицом, искаженным страданием, страданием по принципу: человек человеку друг, товарищ и брат, то есть здравствуй, брат, проходи, друг, слушаю вас, товарищ. В конце концов получил я бронь, но при этом подумал: зачем искать сюжет современной трагикомедии, мелодрамы, фарса, наберись терпения, выслушай здесь натерпевшихся, ищущих крова, ибо кто ты без крова? Перекати-поле...

Тем более странным было ощущение, что все основные дела переделаны и что даже заказаны билеты - мы на листе ожидания "Аэрофлота".

Лист ожидания...

Ровно пятьдесят дней я не виделся с кадровиком, не тревожил его попусту и вот с чистой совестью явился в его кабинет.

- Здравия желаю, товарищ начальник! - бодро отрапортовал я. - Рядовой Истомин упражнение закончил.

Кадровик покосился на меня:

- К пустой голове руку не прикладывают. Садись пока. Или сейчас не принято так говорить, лучше присаживайся... Значит, так... Тут одна бумага получена...

И замолчал. Я опустился на стул.

- Из... - я показал большим пальцем на потолок.

- Нет, - отрицательно мотнул головой кадровик. - Оттуда не шлют никаких бумаг, оттуда информируют. По этой линии все в порядке, решение есть, можешь ехать...

Пронесло, подумал я об Алене, не докопались до ее пребывания в погребе под немцами: - Я готов.

- Готов, готов, он готов, видите ли. Ты-то готов, ясно, что рядовой Истомин упражнения закончил. Всегда готов. Как пионер... И что за люди, почему сразу не предупреждают?

- О чем я вас не предупредил? - встревожился я.

- Да не ты, дружок твой, Николай Иванович Марченко, попросил еще на годок продлить ему пребывание в стране. Не кого-нибудь попросил - посла. Тот поддержал просьбу, но с такой формулировкой, что понимай как заблагорассудится, хотите продлевайте, хотите - нет.

Он замолчал.

- А если продлят... - неуверенно начал я.

- ... то псу под хвост все наши с тобой старания. Через год снова здорово, заново тебя оформляй. Опять справка о здоровье, анкеты и все остальное - считай, что рядовой Истомин и не приступал к упражнению. Ну, удружил он тебе.

Какой он мне друг, вдруг враждебно подумал я о Николае, о Мыколе, как мы его звали в редакции. Действительно, не мог что ли сразу известить ну, обождали бы год без этих мытарств. А ведь меня во Францию планировали, в Париж и сняли... Что-то я опять хочу в Париж...

- Безнадежно? - безнадежно спросил я у кадровика.

- Давай попробуем... - закряхтел он. - Я со своей стороны руководству такой шар закачу, что, де мол, послу отказать нельзя, кто ж ему откажет, но, с другой стороны, есть у нас и свои планы, очередь на выезд, и что Марченко место ждет, но полгода еще можем обождать. У тебя с начальством хорошие отношения?

- Хорошие, - попытался я сам для себя ответить на этот нелегкий вопрос. - Но и у Николая тоже...

- Резонно, - со вздохом согласился кадровик. - Мыкола, хитрый хохол, смиренно всегда себя держал. А с секретарем партбюро?

- Вот с ним точно хорошие, - обрадовался я.

- Поговори. Объясни ситуацию.

- А если полгода, то ничего не устареет?

- Нет. Только на визу опять придется посылать. Но это поправимо.

Глава седьмая

Так мы с Аленой оказались на листе ожидания длиной в полгода. Нельзя сказать, что все вернулось на круги своя, но мы, не сговариваясь, перестали даже упоминать, не то что обсуждать или строить какие-либо планы по закордонной жизни. Вроде бы ничего не поменялось, жили по-прежнему, но в душе шло, точнее, уже произошло отторжение, оскол, словно, треснув, оторвался айсберг от материка и с каждым днем отходил все дальше.

Мы уже стали получужими.

Когда себя чувствуешь чужим в стране? Наверное, будучи эмигрантом, но это чувство, слава богу, мне неведомо. Здесь - иное, когда чужой - у себя дома, на родине. Какой смысл заказывать Истомину интересный материал, рассуждали в редакции, ведь он уезжает? Зачем покупать новый костюм вместо изношенного - там купим все? Даже за квартиру уплачено на год вперед.