Виталий Владимиров - Потерпи до завтра

...Шаги в ночи звучат несмело,

глазам и шорохам темно,

но в темном воздухе висело

оранжевое окно.

И нет на нем креста из рамки

сияет настежь, медоносно,

как потайная дверка в космос,

оранжевая ранка.

Из мрака тихо возникают

и осторожно замирают

продрогшие отчаянцы,

что по ночи шатаются.

стоят, закинув головы,

их много в темноте

пускай не гаснут окна

на черной высоте...

А Дима вспомнил почему-то Енисея Сергеевича, который в минуту откровенности искренне позавидовал Дмитрию: "мне бы твои годы, зятюшка", а потом старика с Онежского озера, ласково рассуждающего: "хошь, не хошь, а помирать придется, только с предками покойнее рядом лежать, да чтоб внуки твои на могилку к тебе бегали, яичком крашеным поминали - вот она и радость, Господи..." Ночь постепенно пошла на убыль. Серым пеплом покрылись угли догорающего костра. Серели предрассветные сумерки, но с каждой минутой все ярче становились краски лесной поляны с палатками. Все давно спали, лишь у погасшего кострища сидели Дмитрий и один из туристов, Валерий. Дмитрий неожиданно расплакался. Судорожно, взахлеб. Валерий, дождавшись пока Дмитрий немного успокоился, спросил: - Что стряслось? - За... За-блу-ди-лся... - всхлипывая, сказал Перов и бессвязно начал рассказывать Валерию про себя. - История, - сочувственно покачал головой Валерий, когда Дмитрий затих. - За жизнь бороться надо. Это точно. Драться. Три года назад мы по верховьям Лены ходили, а неожиданно паводок начался, ледники подтаяли. Переходили залом из бревен. Течение быстрое, тугое. У Седого сын поскользнулся, его под залом затянуло. Седой сына за руку держал, пока мы с Гогой не помогли ему. На берегу , как вытащили, часа полтора откачивали - холодный и все тут. Очнулся-таки, но жить не захотел. Сдался. А Седой его все уговаривал, потерпи, сынок, потерпи до завтра... Солнце поднялось, лес дождался восхода, рассвет разбудил птиц, и они запели, тепло сморило Дмитрия, и он уснул, набираясь сил.