Николай Полунин - Дождь

Иногда я тихонько смеялся, особенно когда представлял себя со стороны. Солнце грело мне кожу, а воздух был холоден, прозрачен и чист, чист.

Закончив с погрузкой, я зашел в контору этой базы. Так, любопытствуя. Посмотрел плакаты по стенам, открыл и закрыл ящики с бумагами. На бланке накладной надпись в рамочке: "За перепростой вагонов ответственность несет виновная сторона". Рассмеялся.

Мы немного покружили по городу, останавливаясь то здесь, то там. Не всегда по делу. Например, я долго-долго стоял у парапета моста над рекой, наблюдая ее замедленное движение от истока к той, другой реке, а той -- к другой, а той -- к морю, и смотрел на набережную и дома над ней. На лужайках возле Университета Риф с упоением гоняла за воробьями, а я собрал на клумбе букет георгинов, самых поздних, умирающе-ярких. Их я поставил в вазу на столе, когда мы вернулись. Спал без снов и проснулся очень рано. Это было внове -- мои ранние пробуждения. Всю жизнь не знал большей неприятности, чем нужда подниматься по утрам.

Потом, будто специально для одного меня -- да так, черт возьми, и было! -- осень затормозила бег, замерев в золотой вершине своей дуги пред падением в неизбежную игольчатую зиму. Я смотрел в эти прекрасные дни, и чувства мои приходили во все большее равновесие. На улицах и проспектах, никем не убираемые, лежали листья, они почти закрыли весь асфальт. Стояли памятники -- как-то особенно сиротливо без людей у подножий, но зато с налетом истинной вечности, -- памятники, которым суждено забвение в Лете, а не в последующей суете новых кумиров. Утренние ветерки перегоняли листву с места на место, пошевеливали надорванными афишами и затихали. По ночам светили глаза кошек, звезды и луна, и звезд было огромное количество.

Невероятная вещь -- я слышал журавлей над городом. Это было очень ранним утром, я только вышел, от земли поднималась мгла, и в этот момент небо заскрипело-заскрежетало над моей головой, Я ничего не понял, но крик повторился, и теперь я различил в нем тоску. Или прощание. Или обещание вернуться. Задрал голову -- и на мгновение разорвало пелену, -- и увидел их. Страшно высоко, на пределе зрения, плыла ровная галочка, и этот крик в третий раз донесся до меня, прежде чем пелена сомкнулась. Может быть, мне почудилось, не знаю. Но я видел это, и видел, что у них там уже было солнце.

Повторюсь, говоря, что болезнь меня многому научила. Возможно, просто напугала, это, в сущности, почти одно и то же. Во всяком случае, вторым по значимости в своем мысленном реестре я указал медикаменты и запасся ими как мог. В основном это были средства первой помощи и скудный ассортимент известных мне антибиотиков. Третьими шли книги. Не романы -- что мне теперь романы! -- но для начала нужна была хотя бы небольшая техническая библиотечка. Это пока все хорошо, а случись что серьезное с тою же машиной? Или со мною самим, или с Риф? Значит, еще справочники медицинские и ветеринарные.

Кстати, с Риф мы, кажется, ужились неплохо. Она слушалась меня, а я старался не докучать ей. Когда впервые на улице нам встретилась ватага разношерстных псов с рыжим большущим вожаком, у меня упало сердце, и я поспешно расстегнул хомутик на кобуре (к тому времени я вновь раздобыл патронов). Риф была без поводка, я отпустил ее на широких бульварах какого-то нового микрорайона. Но стычки не произошло. Собаки повели себя как и подобает стае: основная масса остановилась, а двое начали заходить сбоку. Я уж собрался пальнуть разок-другой в воздух, а не поможет, то и в землю перед мордами, но Риф оказалась на высоте. Она замерла, шерсть на хребте поднялась, хвост утолстился и вытянулся. Головой к вожаку, она покосилась на обходящих ее псов и зарычала, тихо, но с такой непередаваемой угрозой, что меня самого передернуло, а совершавшие маневр собаки смешались и не знали, что им делать. С полминуты все это представляло собой немую сцену, затем вожак коротко гавкнул, и стая, развернувшись, потрусила прочь. Они оставили Риф. Она была с человеком, и они не затеяли драку и не позвали ее с собой. Я отпустил шершавую рукоятку и вытер холодный лоб.

А Риф чувствовала себя как ни в чем не бывало. Даже слишком как ни в чем не бывало. Мигом улеглась ее вздыбленная шерсть, Риф вернулась ко мне и обежала вокруг. А когда она, глянув на меня, дернула бровями и вывалила огромный, как тряпка, язык, я уже не сомневался, что все ее угрожающие позы -- сплошной обман. Она вообще была довольно добродушным существом. До определенного предела, разумеется, -- я невольно погладил бинт на тогда еще не снятых швах.

И было одно, в чем мы оба проявили совершенное единодушие: мы не углубляли свои походы сверх необходимого минимума. На Риф, мне кажется, сильнейшее впечатление произвел случай, когда, вздумав было переселиться в центр, я вскрыл квартиру в большом красивом доме на одном из тех проспектов, что, становясь магистралями, связывают города. Риф сунулась первой и тотчас вылетела, спрятав хвост под брюхом: на пороге, уткнувшись в щель под дверью, лежала мертвая собака. Мне тоже стало не по себе. Кто знает... Но все сложилось как сложилось, и сожаления об утраченных возможностях -- вряд ли лучшее, что я могу придумать для себя теперь.

В город из своего района я выбирался кружным путем, чтобы не приближаться к мясокомбинату, да и выбирался-то редко. Не заезжал и в район зоопарка. Все необходимое -- за малым исключением -- я мог находить, не отдаляясь от дома, и я не отдалялся. Мне хотелось как можно скорее покончить с городом, я чувствовал себя последней оставшейся в живых клеткой трупа, по необходимости все еще связанной с ним, и не скажу, чтобы это мне нравилось.

А зима подгоняла меня. Редкое утро обходилось без молочной пленки льда на подсыхающих от мороза лужицах, чувствовалось, что со дня на день следует ожидать перемены погоды, дождей, которые закончатся снегом. Я торопился. Оставаться в городе на зиму никак невозможно, рассудил себе я.

Энергия и тепло. Дать их мне мог отныне только живой огонь (если не считать бензиновых генераторов, в которых я ничего не понимал да и в глаза ни разу ни видел). Мне нужен был дом. В буквальном смысле. Избушка, зимняя дача, коттедж с автономной обогревательной системой или что-нибудь в этом роде. Я остановился на зимней даче. Просто потому, что знал одну такую. Конечно, можно было бы уехать за летом к югу, но мне не хотелось делать это так сразу и второпях. Что ни говори, а зима понадобится мне хотя бы для того, чтобы собраться с мыслями. И я готовился зимовать.

5

...кирпич, крутясь, соприкасается с девственностью витрины, поток стекла похож на обрушивающийся в океан ледник; шубы из норки, шубы из ламы, ;шубы из волка, шубы, шубы, манто, муфты, накидки, шапки -- рыжие, черные, серые, желтые; да, конечно, переоценка ценностей, у вещей остался один смысл, изначальный -- целесообразность, как просто, не правда ли, Риф; тебе захватить что-нибудь? -- как же силен должен быть запах живого, если она рычит на волчий мех, прошедший все круги скорняжного ада... или вот это -батарейки, которые я таскаю пачками из следующего магазина, скопища заряженных ионов, -- пройдет год или два или три года, и кислота проест тоненький алюминиевый лепесток и превратит твердую сейчас смолу в черное месиво, и искорки потухнут на радость мировой энтропии или вольются в океан мировой энергии, -- так ли, иначе ли, но перестанут существовать индивидуальностями, ведь и капля в океане не капля, и искра в костре не искра...