Татьяна Тарасова - Седьмая невеста

- Я алкал... - сиплым писком продолжал тем временем Бандурин. - Алкал встречи с тобою, мой юный друг. О, нежный и душистый лепесток большой красивой розы... Роза, - счел нужным пояснить евнух, - это мое сердце, ибо... ур-р-р... Ибо я алкал...

Красноречие скопца иссякло, и теперь он стоял перед юным скрипачом молча, тараща на него маленькие черные бусинки глаз.

Так и не сообразив, что нужно от него этому жирному старцу, Динис устало вздохнул. Природное спокойствие и уважение к преклонным годам не позволяли ему изгнать незваного гостя, но после целого дня во дворце, где он без отдыха играл на скрипке праздным придворным и будущим императорским невестам, сил осталось только на то, чтобы положить голову на свернутую в жгут куртку и уснуть. Евнух же, судя по всему, уходить не собирался: пыхтя и потея, он выжидательно смотрел на юношу, и каждый вздох - глубокий и невозможно печальный - сопровождал чесанием за ухом. Динис с отвращением взглянул на его руки, белые, пухлые и холеные как у женщины, но при этом волосатые; да и весь облик пришельца заставлял его алкать немедленного ухода скопца, так же, как тот алкал встречи с ним. Вздохнув в унисон с Бандурином, скрипач вежливо улыбнулся и промолвил нежным звонким голоском:

- Не гневайся, любезный... Я очень устал... И... Уйди, прошу тебя.

Пораженный в самое сердце евнух качнулся от горя, умоляюще взглянул в синие глаза.

- Уйди, - твердо повторил Динис. - Тарик не велит шастать по ночам оскопленным.

- Ка-а-ак? - выдохнул изумленный Бандурин. - Ты уверен?

- Мне было видение, - кивнул ободрившийся юноша. - Халим явился ко мне в сон прошлой ночью. Ведай, говорит, мальчик: да не выйдут в ночное время из дому скопец и пьяница, ребенок и музыкант...

- А музыканту почему нельзя? - разочарованно осведомился евнух, только что намеревавшийся пригласить скрипача к себе, если уж Тарик так против его ночных прогулок.

- Сам удивляюсь, - пожал плечами Динис, зевнул и, более не желая продолжать беседу, свернулся клубочком на своем топчане. - Ну, ступай. Ступай же, любезный...

Сонный голос его действовал на скопца завораживающе, но делать было нечего. Вторично обозвав про себя Тарика бородатой свиньею, чинящей препятствия покорным рабам своим даже в любви, Бандурин последний раз взглянул на юного красавца, наполнил следующий вздох печалью и удалился.

Динис к тому времени уже спал.

*

Хафиза Великолепного с самого утра мучила одышка. Он и проснулся на рассвете в своих роскошных покоях не от первых, мягких и теплых, лучей восходящего солнца (кои, впрочем, и не проникали сквозь темные бархатные занавеси, задернутые по распоряжению заезжего лекаря), а от недостатка воздуха. Настой минь-синя, привезенный из Тая придворным астрологом, лишь чуть облегчал страдания Великого и Несравненного.

Сипя и хрипя подобно простуженному ишаку, владыка взобрался на трон, бережно поддерживаемый цирюльником Гухулом и сайгадом, и велел позвать наконец невест для личного досмотра. С радостью исполнил Кумбар желание правителя. В тот самый миг, когда аккериец преподнес ему идею сортировки девиц, старый солдат словно заново родился. Теперь, казалось ему, благоволение Хафиза вновь озарит его жизнь; вновь Светлейший подарит его шуткой, а то и похвалой; челядь перестанет шептаться за его спиной, пророча всякие гадости, а Гухул, собака, отправится в свою цирюльню стричь да брить - то есть делать то, для чего и был рожден на этот свет.

Под предводительством евнуха стройной цепочкой подплыли к правому плечу сайгада красавицы-невесты, послушно построились в ряд. Даже их, с детства привыкших к роскоши, поразила обстановка тронного зала. Стреляя глазками по сторонам, они предвкушали счастливое времяпрепровождение в этих прекрасных стенах, увешанных дорогими коврами пастельных тонов, золотым и серебряным оружием, коллекцией колокольцев разных стран. Пол, искусно выложенный мозаикой, собою представлял целый рассказ о династии императоров Аграна; Физа, ногами угодившая прямо на уродливое лицо прадедушки Хафиза, в ужасе таращилась на Кумбара, боясь сдвинуться с места - сайгад посмотрел вниз, пожал плечами и толчком передвинул красавицу поближе к её товарке. Увы, теперь уже Физа стояла на лунообразной физиономии злодейки Хайраны бабки Хафиза, и двигаться дальше было некуда. Но владыка, по всей видимости, привык к тому, что всяк в этот зал попавший топтал его родственников почем зря, а потому на страдания Физы внимания не обращал.

Все девушки очень понравились сладострастному императору. Он бросил на Кумбара благосклонный взгляд и негромко хлопнул в ладоши, возвещая начало экзамена.

- Физа, Хализа, Баксуд-Малана! - провозгласил сайгад трубным голосом.

Красавицы сделали шаг вперед и так низко склонились перед повелителем, что он со своего возвышения без труда рассмотрел их пышные зады, прикрытые полупрозрачным шелком. Зады ему понравились не меньше свежих личиков и высоких грудей; с томлением под желудком обозревая сии округлости, Хафиз промедлил, и когда опомнился наконец и повелел им разогнуться, оказалось, что вся троица покраснела словно арбузная мякоть.

Ехидные тройняшки не удержались от хихиканья, за что тут же получили предупреждение от Кумбара в виде щипков за те места, кои так оценил владыка у их подруг.

Ничего не заметивший повелитель, тяжело дыша то ли от болезни, то ли от возбуждения, ласково кивнул Физе, Хализе и Баксуд-Малане, призывая их продолжить представление. Долго услаждали взор и слух Светлейшего новоиспеченные невесты. Разомлев от удовольствия, он прихлопывал в ладоши, притоптывал, и даже удостоил присутствующих пением, вторя чудесному голоску Баксуд-Маланы. С умилением придворные прослушали от начала и до конца заунывную Агранскую балладу в исполнении владыки и его невесты; никого не смутил слабый и отрывистый как у старого павлина голос Хафиза - потом все уверяли, что пел он прекрасно, и жаль только, что плохо воспитанная Баксуд-Малана заглушала его, но, конечно, безо всякого дурного умысла: она лишь хотела очаровать Великого и Несравненного.

К полудню первая тройка закончила испытание, и с успехом. Полумертвая от счастья Баксуд-Малана едва сумела выйти из зала самостоятельно; товарки её казались удовлетворенными, но и только. Сестрички же - Ийна, Мина и Залаха - уверяли Кумбара, что у них все получится гораздо лучше. В доказательство они кинулись ему на шею, чуть не своротив огромную вазу у подножья лестницы, и горячо расцеловали, так что в результате довольными остались все.

Все, кроме Бандурина. Поскольку ему поцелуи красавиц были ни к чему, и могли разве что испортить ему настроение, он презрительно зашипел на них, отгоняя подальше. Думы о юном скрипаче не оставляли несчастного скопца и на миг. Спускаясь впереди процессии в покои для невест и с гадливостью косясь на возбужденных главным экзаменом девушек, он представлял себе изящные руки Диниса и его гибкий стан, глубокие синие глаза и копну белокурых волос, тонкую мальчишескую шею и нежное, безусое пока лицо... Душа евнуха, неожиданно для него самого отверзшая неглубокое нутро свое, жаждала любовных утех; жалкие и однообразные мысли его, прежде покойно дремавшие в дивной пустоте под затылком, вдруг пробудились, забеспокоились, с непривычки ворочаясь медленно и не в ту сторону. Скопец уныло почесал толстыми пальцами потный висок, но так и не додумался до чего-либо дельного.