Джон Уиндем - Золотоглазые

— Ну вот, это первая помощь, которую мы получили, — признал капитан — Если они правы, и это сфера, то она должна иметь потолок около пяти тысяч миль над центром. Думаю, что у них нет никаких соображений, как это установить, не теряя еще один самолет.

— Собственно говоря. — сказал полковник Датчер, — один самолет уже погиб. Возможно, вертолет с канарейкой на шесте длиной в несколько сотен футов будет выходом из положения.

— Да, — прервал его капитан. — это мысль. Та же, что и у парня, который чертил окружность.

— Да-да, — кивнул полковник Датчер. — Думаю, мы сможем поимпровизироватъ, но за мысль спасибо. Правда, сегодня уже поздно. Оставим это на раннее утро. Попробуем сделать снимок с меньшей высоты, если будет хорошее освещение.

Майор разведки прервал затянувшееся молчание:

— Может, попробовать бомбами? — сказал он в задумчивости — Разрывными, осколочными, например.

— Бомбами? — переспросил капитан, подняв брови.

— Не вредно бы сделать их послушными. Никогда не знаешь, что замышляют эти Иваны. Было бы хорошо пробраться туда. Не дать этой штуке уйти, накрыть ее так, чтоб ничего не осталось.

— Не слишком ли круто? — возразил шеф полиции, — Я имею в виду — не лучше ли ее оставить неповрежденной, если возможно.

— Возможно, — согласился майор, — но в данном случае мы разрешаем держать нас на расстоянии с помощью этой штуки.

— Не уверен, что такое можно сделать в Мидвиче, — сказал другой офицер. — Поэтому считаю, что они совершили вынужденную посадку и используют этот экран, чтобы предотвратить какое-либо вмешательство, пока они исправят поломку.

— Но здесь находится Ферма… — сказал кто-то робко.

— В любом случае, чем скорее мы получим разрешение властей вывести эту штуку из строя, тем лучше, — заключил майор. — Ей все равно нечего делать на нашей земле. Основное — не дать ей уйти. Слишком интересная штука… Не говоря уже о ней самой, этот эффект экрана мог бы быть очень полезным. Необходимо сделать все возможное, чтобы овладеть ею в неповрежденной форме и только при необходимости разрушить.

Дальше последовало обсуждение, но длилось оно недолго, так как почти у всех присутствующих были краткие доклады о наблюдениях. Было принято только два определенных решения: о необходимости ежечасного спуска на парашютах осветительных ракет, чтобы иметь возможность осматривать местность, и о новой попытке сделать более точные фотографии с вертолета на следующий день, утром.

Я совершенно не понимал, зачем Бернарду пришло в голову пригласить меня на эту конференцию и зачем он сам на ней присутствовал, так как за все время не сказал ни слова.

На обратном пути я спросил:

— Мне нельзя поинтересоваться, почему ты занимаешься этим делом?

— Ну, у меня профессиональный интерес.

— Ферма? — предположил я.

— Да, Ферма входит в мою сферу, и, естественно, все необычное в ее окрестностях интересует нас. А ведь это необычно?

Под «нами» подразумевалось, как я понял, либо военная разведка, либо один из ее отделов.

— Я думаю, — сказал я, — что такими вещами занимается специальный отдел.

— Есть разные отделы, — туманно ответил он и перевел разговор на другую тему.

Нам удалось устроить его в «Орле», и мы вместе пообедали. Я надеялся, что после обеда он объяснит свой профессиональный интерес, но он явно пресекал все разговоры о Мидвиче. И все же это был прекрасно проведенный вечер.

Дважды за вечер я звонил в трейнскую полицию, справляясь, не изменилось ли что-либо в Мидвиче, и оба раза мне ответили, что ничего нового нет. Допив последний бокал, мы разошлись.

— Приятный мужчина, — сказала Джанет, когда дверь за ним закрылась. — Я боялась, что будет одна из встреч старых бойцов, которая так утомительна для жен, но он вел себя совсем по-иному. Зачем он брал тебя с собой днем?

— Сам удивляюсь, — признался я. — Вероятно, у него были какие-то свои планы, но он стал еще более скрытен.

— Все эта действительно, очень странно, — сказала она, словно ее поразило все происходящее. — Ему действительно нечего сказать обо всем этом?

— Ни ему, ни другим, — заверил я ее. — Об этой штуке они знают только то, что сказали им мы: а мы не знаем, когда это поражает и действительно ли после этого нет никаких следов.

— Ну, это, по крайней мере, обнадеживает. Надо надеяться, что никому в деревне не причинен большой вред.

Мы еще спали, когда утром 28 сентября офицер-метеоролог сообщил, что над Мидвичем туман рассеивается, и экипаж из двух человек взлетел на вертолете. Проволочная клетка с парой живых, но несколько встревоженных хомяков была с ними.

— Они думают, — заметил пилот, — что 6.000 будет вполне безопасно, так что попробуем с 7.000 для спокойствия. Если будет все нормально, будем осторожно спускаться.

Наблюдатель установил свои приспособления и занялся игрой с клеткой, пока пилот не сказал ему:

— Готово, теперь спускай их, и мы попробуем на 7.000.

Клетку опустили через дверь — на 5.000. Вертолет сделал круг, и пилот сообщил на землю, что собирается сделать подобный круг над Мидвичем.

Наблюдатель лег на пол, вглядываясь в хомяков через бинокль.

Они не переставали копошиться в клетке. Наблюдатель отвел от них взгляд на мгновение и навел бинокль на деревню.

— Эй, за рулем, — позвал он.

— Что?

— Та штука, которую мы должны были сфотографировать у аббатства…

— Ну, что с ней?

— Хм, или это мираж, или она улетучилась, — сказал наблюдатель.

Почти в тот же момент, когда наблюдатель на вертолете сделал свое открытие, пикет на дороге Стоуч — Мидвич проводил свою обычную пробу. Сержант из наряда бросил кусок сахару за белую линию, что была проведена через дорогу, и стал наблюдать за собакой. Она бросилась вперед, пересекла линию, схватила сахар и стала его грызть. Сержант бесстрастно обозревал собаку несколько секунд и сам пошел к линии. Он поколебался, но затем перешагнул через нее. Ничего не произошло. С растущей уверенностью он сделал еще пару шагов. Несколько грачей прокаркали, пролетая над ним. Он проводил их глазами. Грачи направились к Мидвичу.

— Эй, на рации, — позвал сержант. — Сообщите в штаб Оннли. Пораженная зона, кажется, очистилась. Подтверждение дадим после следующих осмотров.

Несколькими минутами раньше в поместье Киль Гордон Зеллаби с трудом шевельнулся и издал стон. Затем он понял, что лежит на полу, что в комнате, в которой еще мгновение назад было светло и тепло, даже слишком тепло, теперь темно и холодно.

Он поежился, ему показалось, что никогда он еще так не замерзал. Он промерз насквозь, и каждая его клеточка болела.