Алексей Кулаков - Наследник

Ознакомительный фрагмент

- Говори!

Человек, уже давно осознавший и принявший тот поистине прискорбный факт, что быть личным лекарем царственных особ не только почетно, но (временами) еще и смертельно опасно - этот человек согнулся в низком поклоне еще до того, как прозвучало негромкое повеление. Затем, старательно контролируя лицо и интонации голоса, подтвердил все надежды московского властителя - а так же, вполне возможно, и собственный смертный приговор:

- Царевич Димитрий жив, государь.

Карие глаза, еще недавно тоскливые, а затем готовые полыхнуть испепеляющим гневом, застыли в радостном неверии. После чего рука великого князя будто бы по собственной воле троекратно перекрестила высокое чело, а четко очерченные губы шевельнулись в начальных строках молитвы.

- Очень слаб. Очень! Но ему явно лучше, он даже смог сам поднять руку и явственно пытался перевернуться на бок! Езус явил нам истинное чудо, и я...

Лекарь вспотел и одновременно его бил озноб. Так ошибиться! Одно утешает - если что, на виселицу или плаху он пойдет не один, а в теплой компании коллеги-конкурента из Голландии. Ибо Арнольд Линзей тоже осматривал принца крови и вместе с ним констатировал его смерть!

- Думаю, что худшее уже позади. Царевич обязательно поправится.

Внимательный взгляд прошелся по человеку в темных одеждах, затем великий государь благосклонно кивнул и проследовал дальше, так более ничего и не сказав. Но Ральф Стендиш даже и на миг не усомнился - его слова услышали и запомнили, и теперь уже его жизнь полностью зависит от состояния восьмилетнего наследника. И если, не дай бог... Даже от мыслей на эту тему холодела кровь и слабели ноги. А вот у царских ближников кое-какие предположения явно имелись - уж больно выразительно они глядели на согнувшегося в очередном поклоне лекаря, следуя за своим повелителем. Воистину, стоять рядом с троном - стоять рядом со смертью...

***

Оживший сон оглушил и поразил Виктора так сильно, что мимо его разума прошло и появление небольшой толпы смутно знакомых людей, и их негромкие голоса, и даже осторожные, явно ласковые прикосновения одного из них. С орлиным носом, густой гривой иссиня-черных волос, жестким изгибом губ и почти ощутимым ореолом властности - он трепетно и нежно гладил его по плечу и руке, явно обрадовавшись, когда она у него непроизвольно дернулась. Что-то тихо сказал, перекрестил, еще раз коснулся щеки, вытирая струящиеся слезы, и почти неслышно отступил. Затем... Все с тем же равнодушием и отстраненностью бывший травник наблюдал, как его перенесли из комнатушки в средних размеров залу, быстро и ловко сменили одежду, перед этим попутно обмыв его нынешнее худенькое тельце, и провели что-то вроде медицинского осмотра. Очень небрежного и поверхностного. Затем влили в него пару ложек какой-то кисло-горькой бурды и наконец-то оставили в покое, позволяя измученному разуму потихонечку приходить в себя. И осознавать, что же именно он сделал - вместо того, чтобы убрать преграду, ну или (самое большее) хоть как-то помочь мальчишке из своих снов, он попросту его убил!..

Два дня, и две ночи - пролетели для него как единый миг, ибо к неимоверно жгучему чувству вины добавились и иные муки. Обрывки чужих чувств и осколки чужой памяти выжигали свои пламенные следы в его памяти, становясь ЕГО чувствами и его памятью. Тысячеголосым шепотом в ушах, мельтешением картин - все прежние его сны были всего лишь блеклой тенью, ничтожным отзвуком того, что он переживал и впитывал. Два долгих как вечность дня, за которые он прожил целую жизнь - в которой учился ходить, игрался с братом, первый раз прочитал вслух с книги целую молитву, с восторгом коснулся полированного булата отцовской сабли и капризничал, выпрашивая у нянечки лишний кусок медовых сот... Все это было - как и неловкое падение с коня, во время одного из своих занятий. А потом долгие дни и бессонные ночи, заполненные ноющей болью в спине. Противное питье и порошки, слова утешения отца, слезы матушки...

В себя он пришел от скребущего по ребрам изнутри острого чувства голода и гадостного привкуса на языке, и долго пытался понять - почему он опять ничего не видит. Так ничего и не выяснив, ужасающе медленно подтянул-проволок по телу единственную послушную ему руку, и кое-как смахнул с лица что-то мокрое и противное.

Шлеп!

Падение тряпки почему-то сопровождалось сдавленным "Ох", затем была удаляющаяся дробь мягких шагов. Довольно скоро вернувшихся в компании легкого шороха одежды, поскрипывания сапогов, и почти неощутимой волны резких запахов:

- Вот!

- Оу!

К запястью правой руки прикоснулись чужие пальцы. Затем они же ощутимо надавили на подбородок, заставляя рот распахнуться едва ли не на всю ширь, и царапнули по сухому языку. Довольно болезненно оттянули веки, подержали их так несколько мгновений и опять вернулись на запястье.

- Так!..

Немного скосив глаза, Виктор с легкостью увидел того, кто всего за две минуты смог разозлить его своей бесцеремонной наглостью. А увидев, как незнакомец опять тянет свои грабли (немытые, между прочим!) к его лицу, он и вовсе брезгливо дернулся, слегка отстраняясь.

- Превосходно!!! Немедля известите великого государя - царевич пришел в себя!

За следующий десяток минут он едва не сошел с ума от бессильной злобы. Вначале шарлатан в черном кафтане продолжил свой "осмотр", залезая грязными пальцами то в рот, то в ухо, и периодически задирая долгополую рубашку едва ли не до затылка - причем как спереди, так и сзади, болезненными постукиваниями и надавливаниями "исследуя" ноги, живот, ребра и позвоночник. А потом, недолго побренчав разнокалиберными бутылочками и плошками, начал поить его "микстурой", в которой опытный травник без особого труда опознал два компонента, к тому же еще и разбавленных какой-то совершенно непонятной ерундой.

"Я только-только пришел в себя - а этот дятел уже пичкает меня таволгой вязолистной , и... пыреем ? Слабительным? Да он совсем охренел, что ли! Ах ты с..., зубы мне разжимать?!"

- Хмрф!

- Оу!!!

Вошедший в залу великий князь увидел воистину радостную картину - его сын, еще недавно лежащий при смерти, поправился и набрался сил настолько, что смог выплюнуть целебный взвар. Причем не куда-нибудь, а точнехонько в лицо склонившегося над ним врачевателя Стендиша.

- Митя!

Приблизившись к ложу больного вплотную, государь коротко глянул на лекаря, склонившегося в поклоне, и осторожно погладил сына по голове.

- Вижу, чадушко, идешь на поправку. Умница мой!

Унизанные перстнями пальцы нежно взъерошили и без того растрепанные волосы.

- Скоро совсем оздоровеешь, поедем с тобой в Москву, к матушке да братьям и сестре. Да, сыно?