Дмитрий Биленкин - НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 11 (1972)

– Видите ли, сомнения у меня возникли давно. Меня поражала разносторонность Брокта. В наше время не столь уж неожиданно сочетание в одном человеке самых различных дарований. Но легче быть, скажем, выдающимся химиком и композитором, чем выдающимся композитором в легкой и серьезной музыке или химиком в органике и неорганике. А Брокт был гением и в драме, и в прозе, и в стихах, и в сатире. Вспомните знаменитый "Остров пингвинов". Кстати, его автор - французский писатель Анатоль Франс. Но все это были не более чем смутные сомнения. Помог странный случай.

Мои предки русского происхождения, о чем легко судить по фамилии. Один из них был страстным любителем литературы, причем особенно преклонялся перед талантом Есенина. Из поколения в поколение передавалась эта страсть, и, хотя старинные стихи постепенно забывались, уступали место современным, каждый в роду передавал своим наследникам то, что осталось в памяти. Мой отец как-то декламировал одно из забытых стихотворений, и мне оно запомнилось. Особенно я был пленен силой и необычным лиризмом слов "И деревья, как всадники, съехались в нашем саду". Всего одна строка, Сойерс, но какая! Когда я встретил ее у Брокта - сомнений не оставалось.

– Да, но строку могли придумать заново. Вы ведь знаете, что теоретически все повторяется. Существует даже шутка, что если дать обезьяне автописец и не ограничивать ее временем, то когда-нибудь она воспроизведет дословно все творения, созданные гением.

Воронихин протянул руку для прощания:

– Знаете, Сойерс, я ценю математические абстракции, но при всем к ним уважении убежден: такие строки сочиняются только раз.

РОМАН ПОДОЛЬНЫЙ. СКРИПКА ДЛЯ ЭЙНШТЕЙНА

Телефонный звонок.

– Леру!

– Ошибка.

Телефонный звонок.

– Юлю.

– Извини, Лева, я жду очень важного звонка.

– Николая.

– Сейчас позову.

Брат берет трубку и говорит, говорит, говорит.

Я показываю ему кулак. Не обращает внимания. Кончил разговор. Ушел в свою комнату.

Я сижу у телефона. Ведь сегодня в "Комсомолке"… Это мог сделать только Витя. Значит, он в Москве.

Собственно говоря, его звали Витольдом. И он откровенно завидовал. Всем, носившим более человеческие имена. Он вообще многим завидовал. И будет…

Я помню Витю столько же, сколько себя. Лучший Друг старшего брата. У одного костяшки на правой разбиты - значит, у другого скула рассечена. Но - ничего. Будто так и надо. У одного двойка - и у другого. Прогуливали вместе. И в классном списке фамилии рядом. Потом уже, классе в восьмом, Николай вырвался. Призы на олимпиады. Курсы при МГУ. Физмат.

– Завидую! - сказал Витольд, засыпавшийся на экзаменах.

(Мне всего было двенадцать лет, что я понимала, пигалица, но тогда в первый раз это слово меня обожгло. А сколько раз я его слышала раньше…

Помню:

"Люди в кино идут, а мы на уроки. Завидую. Пошли, Коля?"

"У людей змей летает. Завидую. Сделаем, Коля?"

"С какой девушкой парень идет! Завидую. Познакомимся, Коля?"

Отец бывал в командировках, мамы давно не было, Коля таскал меня за собой.

"Ну сестра у тебя! Не завидую", - говорил Витольд время от времени.)

– Завидую! - повторил Витольд. - У соседей папахен на Севере три года проработал, "Волгу" купил.

– Пока, пацанка! - кинул он мне. - До встречи через три года, Николай. Я уже завербовался.

– Легкий парень, - сказал отец. Непонятно сказал. То ли в осуждение. То ли…

Потом Витя приехал. Затискал Кольку в объятиях. Хлопнул меня по плечу. Стал рассказывать про парня с зимовки.

– Йог, настоящий йог. Час на голове стоит. Два - стоит. Завидую. Он еще и животом шевелить умеет.

– Как с автомобилем? - весело спросил Николай. - Скоро покатаешь?

– Автомобиль? - Витя удивился. - Ах, да! Так я ж его давно купить могу. Неинтересно. Вот у нас один парень в шахматы… по переписке мастером стал. Завидую!

– Сильно завидуешь?

– Не очень. У меня уже первый разряд. А вот Трофимов у нас на стометровке в десять и пять десятых укладывается. Завидую.

– Как решил с институтом? Куда поступать будешь? - озабоченно спросил Николай.

– Вспомнил! Да, я в этом месяце до отпуска должен последние экзамены на заочном мехмате сдать. Вступительные у меня в Магадане приняли, а потом в год по четыре семестра укладывал. Не хуже кого другого… Времени много было. Завидую!

– Кому?! - Николай откровенно любовался товарищем.

– Да тем, кто на зимовке на следующий срок остался. Сколько сделать можно! Я вот не выдержал. Москвичам позавидовал.

– Легкий парень, - сказал отец. Осуждения в его голосе теперь совсем не было.

Он исчезала завидуя кому-то, и появлялся снова, продолжая завидовать, но уже кому-то другому. У аэродрома его охватывала зависть к уезжающим. У кинотеатра - к зрителям. У ресторана - к тем, кто сидит внутри.

– Ка-акого они цыпленка табака едят. Пойдем, ребята!

– Юлька молода еще, - возражал Николай.

– Молода! Завидую. Сколько ей еще жить-то! На семь лет больше нас, а если еще учесть, что женщины дольше лямку тянут…

Он завидовал - не обидно ни для себя, ни для других - всему. Хорошему стихотворению и замшевому пиджаку. Значку альпиниста и портрету в газете. И сам печатал стихи. И тут же переставал их писать. А замшевый пиджак надел два раза. Значок альпиниста он даже получать не пошел. "Мой же он", - пожав плечами, объяснил нам с Николаем.

Но однажды Николай вместо "молода еще" сказал: "Что ж, пошли". И мы ели этого самого цыпленка и пили какую-то кислятину.

– А сестра-то у тебя, - вдруг сказал растерянно Витольд, - завидую…

– Заведи себе, - засмеялся брат.

Но Витя не принял шутки. Он прикусил губу.

Я испугалась. Он ведь всего умеет добиться. Я его полюблю. Он на мне женится. А потом чему-нибудь еще позавидует. Чьему-нибудь мужу. Китобою. Разведчику. И влюбится. Уплывет, Исчезнет. Не хочу!

Надо пошутить. Сбить тон. А то вон Николай уже серьезное лицо сделал.

– Вить, а есть на свете кто-нибудь, кому ты никогда не завидовал?

– Дай подумать, - он не отводил от меня цепкого взгляда -…Нет! Всем завидовал.

– И несчастным влюбленным? - хмуро спросил Николай.

– Так они же стихи пишут! Сонеты, как Шекспир. Поэмы. Завидовал!

– И калекам?

– Да. Иногда. Испытание! Вынес ли бы я? Болезнь, муку, страдание… Они знают. Я - нет.

– …И этим лабухам, что для пьяных играют?

– Господи! Конечно! Они ведь столько видят всего. Бальзак бы им позавидовал, не то что я.

– А тому, что они музыку понимают? - спросила я.

– Да нет, пожалуй. Они - музыку, я - шахматы. Слуха нет у меня и не надо. Этюд Рети им, понимаешь, покажи - посмотрят, как баран на новые ворота. И - будто так и надо. Точно музыка вправду выше шахмат. Дискриминация! Каждому - свой вид любви. Как это у Маяковского: