Бледный король - Дэвид Фостер Уоллес

рассеянно, ненаправленно смотрел «Как вращается мир» и крутил мяч. Технически телевизор принадлежал соседу, но он был серьезным студентом-медиком и не вылезал из библиотеки, хотя и не поленился соорудить из по-хитрому сложенной проволочной вешалки антенну для «Зенита» вместо отсутствующей, иначе приема вообще бы не было. «Как вращается мир» шел по CBS с 13:00 до 14:00. Этим в тот последний год я все еще занимался часто – сидел и тратил время перед маленьким «Зенитом», и не раз пассивно втягивался в дневные мыльные оперы CBS, где все персонажи переигрывали и говорили как будто без единой запинки или паузы в напоре, чем чуть ли не гипнотизировали, особенно учитывая, что по понедельникам и пятницам у меня не было пар и оказалось слишком просто сесть и втянуться. Помню, в том году многие другие студенты Де Поля подсели на мыльную оперу ABC «Главная больница», собираясь перед ней большими, увлеченными и шумными толпами – их модным алиби было, что на самом деле они прикалываются над сериалом, – но я в том году из-за, скорее всего, слабого приема «Зенита» стал больше завсегдатаем CBS, особенно «Как вращается мир» и «Путеводного света», который шел после «Как вращается мир» по будням в 14:00 и во многом гипнотизировал еще сильнее.

Так или иначе, я сидел, пытался крутить мяч на пальце и смотрел мыльную оперу, к тому же начиненную рекламными роликами – особенно во второй половине, когда мыльные оперы нагружают рекламой, так как думают, что ты уже втянулся, загипнотизировался и просидишь лишние ролики, – и в конце каждой паузы появлялся логотип сериала в виде снятой из космоса вращающейся планеты и голос дневного диктора CBS объявлял: «Вы смотрите „Как вращается мир“», – в тот конкретный день как будто выразительнее и выразительнее – «Вы смотрите „Как вращается мир“», – пока тон не показался почти изумленным – «Вы смотрите „Как вращается мир“», – пока меня вдруг не поразила голая реальность его слов. Я имею в виду не какую-нибудь ироничную метафору в стиле гуманитариев, а буквально то, что он говорил, простой поверхностный смысл. Не знаю, сколько раз в том году слышал эту фразу, глядя «Как вращается мир», но вдруг осознал, что диктор снова и снова твердит то, что я буквально делаю. Мало того, еще я осознал, что мне подобное твердили тысячу раз – как я уже сказал, объявление диктора следовало после каждой рекламной паузы каждого отрывка сериала, – а я даже близко не осознавал буквальной реальности того, что делаю. Должен добавить, в этот момент осознания я не двойничал. Это другое. Как будто диктор CBS обращался прямо ко мне, тормошил меня за руку или за ногу, пробуждая ото сна: «Вы смотрите „Как вращается мир“». Трудно объяснить. Меня зацепил даже не очевидный каламбур. А что-то буквальное, отчего его было еще труднее разглядеть. И все это меня накрыло. Не могло быть конкретнее, даже если бы ведущий прямо сказал: «Ты сидишь на старом желтом диване в общежитии, крутишь черно-белый футбольный мяч и смотришь „Как вращается мир“, даже не признаваясь перед собой в том, что делаешь». Вот что меня поразило. Это уже не безответственность или охламонство – меня будто вообще не было. Правда в том, что очевидный каламбур «Вы смотрите, как вращается мир» я заметил только через три дня – почти ужасающий прикол сериала о пассивной трате времени, когда сидишь и смотришь какой-то хлам в паршивом качестве, потому что даже с вешалкой сигнал не очень, а все это время в мире творятся реальные штуки, люди с направлением и инициативой делают свои дела эффективно и без прикрас, – в смысле, только утром четверга меня вдруг накрыло второе значение, пока я принимал душ перед тем, как одеться и отправиться на – по крайней мере, как я осознанно планировал, – подготовку к итоговому экзамену по американской политической мысли. Пожалуй, возможно, это одна из причин, почему я так погрузился в мысли, что перепутал корпуса. Впрочем, в то время, во второй половине понедельника, меня накрыло только повторение простого факта, того, что я делал, – то есть, конечно, ничего, просто развалился, будто без костей в теле, не вникая даже в поверхностную реальность того, как Виктор отрицает перед Жанетт отцовство (хоть у сына Жанетт то же чрезвычайно редкое заболевание крови, из-за которого Виктор весь семестр попадал в больницу. В каком-то смысле Виктор мог даже «верить» в свои отрицания, помню, думал я, таким он казался человеком), между коленей.

Но не сказать, чтобы тогда я все это сознательно осмыслил. В то время я осознал только конкретное влияние утверждения диктора и назревающее осознание, что желание пассивно плыть в потоке без направления, лень и «охламонство», доведенное до нигилистического вида искусства, как выражались многие из нас в ту эпоху, считая крутым и прикольным (и я считал это крутым, или как минимум верил, что считал, – есть что-то почти романтическое, когда ты вопиюще пассивный охламон, что Джимми Картер, заслужив только насмешки, назвал «болезнью» и просил страну очнуться от нее), на самом деле не прикольно, ни капли не прикольно, а скорее страшно, или грустно, или еще как-то – я не мог подобрать точное слово, потому что и названия у этого не было. Сидя там, я понял, что я, похоже, самый настоящий нигилист, что это не просто модная поза. Что я плыл в потоке и ничего не делал, так как все на свете не значило ровным счетом ничего, ни один выбор не был лучше другого. Что я в каком-то смысле слишком свободен, или что это на самом деле ненастоящая свобода: я свободен выбрать «пофиг», потому что это не имеет никакого значения. Но и это тоже мой выбор – я каким-то образом выбрал, что ничего не имеет значения. Все это казалось не таким абстрактным, как сейчас, когда я пытаюсь объяснить. Все это происходило, пока я просто сидел и крутил мяч. Суть в том, что, сделав этот выбор, уже и я не имел значения. Я ни за что не отвечал. И если мне хочется хоть что-то значить – даже просто для себя, – придется быть не таким свободным, решить выбрать что-то определенное. Даже если это всего лишь вопрос воли. Понимание промелькнуло очень быстро и неразборчиво, и я не зашел дальше осознаний насчет выбора и значимости – я все еще пытался смотреть «Как вращается мир», который ближе к концу часа, как правило, неумолимо становился все драматичней и увлекательней, чтобы никто не забыл включить