Антон Первушин - Война по понедельникам (сборник)

Валентин круто на ходу развернулся и направился к парню. Тот не отступил. Ждал, насупившись.

— Ну, — сказал Валентин, — как говаривали в Одессе, ты имеешь мне что сказать?.. Молчишь? Ну молчи, молчун. Слушай, а может ты чокнутый? Дубинушка, а?

Парень никак не отреагировал на оскорбление. Валентин плюнул зло и двинулся дальше.

«Ведь совсем недавно никакой проблемы не было, — думал он с ожесточением. — А теперь стал жалеть всех и вся в ущерб собственной безопасности. Удивительно, как ты еще протянул столько времени. Одно и остается — подтрунивать над собой…»

Через час они вошли в небольшую деревеньку, пустую и заброшенную. Все здесь было разворовано и разгромлено. И давно. Но сохранилось несколько яблонь; на ветках среди листвы и на земле в траве прятались созревшие яблоки. Валентин забрался в поросший крапивой садик, подобрал несколько штук. Пару жадно схрумкал на месте, не меньше десятка взял с собой, набил карманы. Резвый наблюдал за ним из-за полусгнившего забора голодными глазами. Валентин кинул ему несколько яблок. Паренек отвернулся и стал смотреть в сторону.

— Гордый, — отметил Валентин. — Морду бы сначала умыл, гордый!

Выбираясь из садика, Валентин заметил что-то желтое в траве под крапивой. Присмотрелся. Там лежал хорошо сохранившийся человеческий скелет в истлевшей одежде, обутый в тяжелые кирзовые сапоги. Валентин вытащил нож, срезал крапиву и попытался снять с мертвеца сапоги. Правая нога скелета при этом с хрустом переломилась в коленном суставе. Валентин все-таки освободил обувь, вытряхнул из сапог мусор, потом швырнул их Резвому, сказав:

— Натягивай. Помни мою доброту.

Резвый смотрел в сторону.

— Как хочешь.

Когда минут через пять Валентин обернулся, он увидел, что Резвый, прихрамывая, ковыляет позади в кирзовых сапогах. «Новые сапоги всегда жмут», — подумал Валентин и улыбнулся. В руках Резвый держал по яблоку, откусывал от них прямо на ходу, но, заметив внимание Валентина, отбросил огрызки в сторону. Карманы штанов у Резвого оттопыривались.

Ближе к вечеру Валентин подстрелил кролика. Получилось случайно. Они с Резвым вошли в лес, и там прямо из-под ног выскочил вдруг ушастый серый клубок. Валентин выстрелил одиночным навскидку, и пуля перехватила кролика в прыжке, бросила его на траву. Валентин поднял дергающееся истекающее кровью тельце за заднюю лапу:

— Вот и ужин.

Еще через полчаса Валентин решил сделать привал. Он выбрал овражек посуше, осмотрел его, очистил на дне площадку, развел костер из веток валежника. Сделал вертел, выпотрошил и прокоптил кролика. Резвый все это время сидел наверху, на краю овражка, грыз яблоки.

— Слезай сюда, — предложил ему Валентин, — или убирайся. Ты меня демаскируешь.

Паренек спустился вниз. В это время Валентин снял кролика с вертела и ножом разделил тушку на две половины.

— Жрать будешь? — спросил он, протягивая Резвому на листе лопуха прокопченную и горячую кроличью половину. — Без соли, к сожалению. И без специй.

Резвый гулко сглотнул (яблоки — не еда для гуляющих на свежем воздухе молодых людей) и принял дар.

— Правильно, — одобрил Валентин. — Дают — бери, бьют беги.

Они поели.

Валентин почувствовал, что слипаются глаза. Прогулка измотала его.

«Но не спать, — приказал он себе. — Потом будет можно, а сейчас — нельзя».

— Спать сегодня собираешься? — обратился он к Резвому.

Тот сидел, положив руки на колени. Молчал.

Валентин прилег на землю, под боком — автомат; так не слишком удобно, но менее всего он думал сейчас об удобствах. Валентин сделал вид, будто засыпает, а сам внимательно наблюдал за странным своим спутником. Парень сидел неподвижно, потом начал клевать носом, лег, заворочался, устраиваясь. Валентин выждал некоторое время, потом бесшумно встал, подобрал автомат и сделал несколько осторожных шагов к выходу из овражка. Под ногами хрустнула ветка. Валентин мысленно чертыхнулся. Резвый, видно, спал чутко, сразу вскочил и уставился, сонно таращась, на Валентина.

— Ты чего? — спросил его Валентин. — По делу я. Сейчас вернусь.

«С какой это радости я перед ним еще и оправдываться должен? — думал он сердито, заходя за кусты и расстегивая ширинку. — Совсем уже… »

Толком они так и не выспались. И когда Валентин встал утром, он почувствовал себя еще более уставшим, чем ночью, когда ложился спать. Но к полудню они вышли все-таки к песчаному карьеру.

Валентин поймал себя на том, что перестал думать о возможной опасности сзади; наоборот, присутствие за спиной Резвого создавало ощущение уверенности за свой тыл.

«Это ты брось, — одернул себя Валентин. — Он тебе не друг, не брат, не сват; он только того и ждет, когда ты устанешь и забудешь о нем, вот тогда он и нападет».

Карьер был частично залит водой. У дальней стены его доживала последние дни брошенная техника. Карьер можно было обойти по восточному краю, но это означало топать лишних двадцать камэ по сплошному бездорожью, и бес его знает, с чем там, кроме бездорожья, придется иметь дело. А тут можно пройти напрямик.

Валентин вспомнил карту. Карьер был обозначен там белым пятном — в фигуральном, конечно, смысле. Видимо, пленные, которых допрашивал старик, мало что могли рассказать о карьере. Был проведен только сложный, недостаточно проверенный путь по восточному краю. И очень не хотелось идти этим путем.

«Рискнем, — решил Валентин. — Один раз умираем».

По грунтовке он стал спускаться вниз. Сильно болела голова, от недосыпа резало глаза, не было необходимой именно сейчас ясности мысли.

— Туда нельзя, — окликнул его вдруг хрипловатый голос.

— Почему? — Валентин обернулся.

Резвый стоял ближе, чем обычно. Просительно (!) смотрел на Валентина:

— Туда нельзя.

— Послушай, мальчик, — сказал ему Валентин. — А вообще какое твое собачье дело? Я тебя не тащу. Иди себе…

— Дурак! — закричал Резвый ему в спину. — Сдохнешь там!

— Пошел ты на …!

Валентин продолжал спускаться. Через минуту он услышал быстрые шаги: Резвый последовал за ним.

Вот наконец и дно. Твердый слежавшийся песок. Что здесь опасного?

Был ясный светлый день. Валентин легко шагал по песку и думал, что вот последние солнечные теплые деньки, а скоро будут дожди, холод, зима. Скоро.

Цвет песка изменился, но Валентин не обращал на это внимания до тех пор, пока сам не остановился, почувствовав, как увязают ноги и идти вперед все труднее. Валентин стал медленно погружаться в песок.

— Вот черт! — понял он. — Зыбучка!

Всерьез сопротивляться зыбучке он не мог: сказывалась общая усталость.