Владимир Михайлов - Вариант "И"

Я и действительно мог повлиять на это дело. Шейх Шахет абд-ар-Рахман, занимавшийся в России не одной только нефтью, уже, должно быть, прибыл сюда на заседание, и я найду возможность переговорить с ним. Такая операция у меня не планировалась, все подучилось экспромтом — но, кажется, могло принести какую-то немедленную пользу.

— А если хочешь, — сказал я, взяв Северина за пуговицу и глядя ему в глаза, — чтобы все обошлось, то ответь мне на пару вопросов. Первый: ты знаешь, кто подлежит устранению — по плану, о котором ты говорил?

— Многие…

— Меня интересуют люди из числа главных азороссов. Шестерки не нужны.

— Погоди, погоди… — Он, похоже, всерьез растерялся. — Я не очень хорошо помню. Значит, так… Этот… Лепилин… Потом — тот фашист, не помню, как его. Дальше — Веревко, фамилия запоминается. Пахомов…

— А Бретонский? Генерал Филин? Священник? Отец Николай?

— Н-нет… Точно нет.

— Ясно. А Делийский?

— По-моему, не упоминался…

— По-твоему — или точно?

— Ну, я же не заучивал специально!

— Вот и напрасно, Коля. Я не знаю, есть ли у кого-нибудь списки людей из вашего лагеря. Учти одно: террор России надоел хуже горькой редьки. Но до сих пор мы управиться с ним не могли. Выход один: сперва прибрать к рукам, а потом уже решать — как с ним и что. Сперва заиграть в дудочку, как гаммельнский крысолов; а куда этих крыс вести — решится впоследствии. Но до того они еще успеют пошуметь. Ты ведь не хочешь, чтобы твою фамилию увидели в черной рамочке?

Северин лишь растерянно качал головой.

— Ну спасибо, — сказал я ему. — Желаю удачи.

Я и в самом деле был ему благодарен: теперь я знал с кем из азороссов мне действительно стоит беседовать, а кто не представляет более никакого интереса.

Сегодня многопартийное совещание не блистало такой слаженностью действий, как позавчера, и отцы-партократы появлялись на сцене по одному, выходили — кто лениво, кто чуть ли не выпрыгивал из-за кулис.

Там было самое подходящее место для бесконечных споров: поддерживать ли идею монархии, а если поддержать — то каких требовать уступок и возмещений, и кого рекомендовать будущему государю выдвинуть в премьеры, и — самое главное — какому же государю.

Кто-то по соседству от меня вполголоса интересовался, насколько болезненным бывает обрезание, без которого нет мусульманина, как, впрочем, и иудея. А спрашивал он скорее всего именно у иудея. Я встал самого угла сцены, выжидая. Вскоре показался и нужный мне деятель — тот самый священник, на которого указал вчера Бретонский. Почти одновременно с иереем появился и сам историк, сразу увидел меня, кивнул почти как старому приятелю и что-то сказал духовному лицу, после чего и оно обратило на меня свое внимание и приблизилось к рампе.

— Чем могу вам помочь? — Вопрос был задан в весьма доброжелательной манере.

— Я журналист и хотел бы…

— Я уже наслышан. Но не здесь, разумеется, и не сейчас…

— Сделайте одолжение, назначьте, время и место.

— Самое лучшее — у меня в храме. Как ни странно, я вновь получил приход.

Мне это обстоятельство показалось не столько странным, сколько многозначительным. Но я не стал распространяться на эту тему.

— Увы — я не в курсе…

— Храм святителя Николая… В народе храм называют Никола на сене…

Если вы знаете, где располагается Министерство иностранных дел…

— Разумеется. О, я заметил эту церковь.

— Правильно будет сказать «храм».

— Простите…

— А время — ну что же, меня устроило бы сразу после завершения этого заседания. Я сегодня не служу, так что смогу уделить вам часок, а может быть, и больше.

— Сердечно благодарю, святой отец!

Он чуть улыбнулся.

— Святые суть сопричисленные к лику. Но мы грешные, как все грешны в этом мире. Лучше называть меня честный отец или просто отец Николай.

Сказав это, он кивнул и пошел к своему месту в президиуме. Рослый, крепкий мужчина со спокойным и чуть ироничным взглядом, красивой, ухоженной бородой, черной с легкой проседью, неторопливой и уверенной походкой и хорошо поставленным баритоном. Он не производил впечатления ни фанатика, ни прожженного политика, готового ради своего интереса продать все и вся. Интересно, что же действительно привело его сюда — по сути дела, в стан врагов… Или не врагов все-таки?

Я вернулся на свое место. Наташи еще не было, но я и не рассчитывал, что она успеет обернуться так быстро. Старый Блехин-Хилебин наверняка угощает ее чаем, а еще пуще — разговором. Начиная с определенного возраста у людей ослабевает контроль за речью, и они становятся порой безудержно говорливыми. С этим приходится мириться, тем более что в болтовне этой нередко кроется любопытная информация.

Пока я делал такие умозаключения, президиум обосновался наконец на сцене, в зале установилась относительная тишина.

Однако через два часа малопродуктивных словопрений мне это дело надоело, и я вышел на улицу проветриться, не дожидаясь перерыва. Огляделся. Все-таки Наташа могла бы и поторопиться. Я не могу маячить слишком долго, а мне уже очень хотелось увидеть ее. Наивно, конечно, думать, что меня на каждом углу поджидает снайпер, но все-таки…

…Наташа возникла рядом, точно вынырнула из-под земли. Едва взглянув на нее, я понял: случилось что-то ужасное.

— Не здесь, — тихо предупредил я. — Улыбайся на всякий случай. Все в порядке.

Она очаровательно улыбнулась, но в глазах бы страх.

— Ты замерзла, — сказал я на том уровне громкости, на каком желающий мог бы без труда услышать. — Пойдем в буфет, выпьем по стакану вина.

Продолжая улыбаться, она кивнула.

— Еще секунду… — попросил я и бросился следом, чтобы не упустить отца Николая, которому тоже видимо, малоосмысленная говорильня надоела, и он прошел, едва не задев меня краем своего одеяния.

— Отец Николай! Если вы уже уходите, то, может быть, встретимся раньше?

— Он недолго подумал:

— Если вас устроит — через полтора часа.

— Благодарю вас.

— Буду вас ждать в байтистерии. Это там, где таинство крещения свершается. Небольшая такая пристроечка.

— Я понял.

— Вы будете один?

— С секретаршей.

— Доверяете ей?

— Не имею оснований для противного.

— Хорошо. Я предупрежу.

— А что, у вас там тоже охрана?

Он усмехнулся:

— Политика и во храме остается политикой. Согласны?

Я вернулся к Наташе. Она, похоже, крепилась, чтобы выглядеть спокойной, но это обходилось ей дорого, и человек, упорствующий в любопытстве, смог бы без особого труда понять: с нею что-то стряслось, и это «что-то» не имело ничего общего, скажем, с находкой бумажника с десятком тысяч россов, евро или хотя бы долларов США.