Журнал «Если» - «Если», 2011 № 02

Он бросили камень. Всплеск. Брызги.

— И о насилии, учиненном всеми конфликтующими сторонами, — проговорил Таувус, швырнув новый камень, — и о пытках, — добавил он, метнув еще один, — и о массовых казнях.

Камни кончились. Таувус сердито глянул на Фаббро.

— Полагаю, ты также хочешь осудить меня за превращение крепких фермеров, охотников и рыболовов в пассивных рабочих, жителей скучных городов, день ото дня производящих предметы непонятного для них самих назначения и проводящих свои вечера за созерцанием движущихся картинок на экранах, изготовленных для них другими рабочими.

Покачав головой, он отвернулся, как бы разыскивая взглядом новые камни.

— Я привык представлять тебя в виде некоего стороннего наблюдателя, — продолжил он. — Так было, и когда мы воевали, и когда проводили индустриализацию, и когда сгоняли людей с земель… во все эти трудные времена. Я привык представлять, как ты осуждаешь меня, цокаешь языком, качаешь головой. Но лучше попробуй сам привнести в мир прогресс без единого негативного последствия для кого бы то ни было. Попытайся, если хочешь.

— Иди же сюда, Таувус, — позвал его Фаббро. — Сядь рядом со мной. Ты знаешь, что не собираешься уничтожать меня. Ты знаешь, что не можешь реально изменить ход событий, которые должны произойти в этом мире, как и в любом другом. Тебя оставили не только твои армии, Таувус, но и твоя стальная воля. Она более не имеет смысла.

Однако Плащ предлагал иную точку зрения.

«Уничтожь Фаббро, и станешь им, — безмолвно нашептывал он. — И тогда сможешь перевести назад стрелку часов».

Таувус понимал, что Плащ прав. Без Фаббро, способного помешать ему, он и в самом деле сумел бы отсрочить конец — не навсегда, но еще на несколько поколений. И все это время мог править в Эсперине так, как никогда не правил до того, без Фаббро, надзирающего снаружи, когда некому будет заглядывать внутрь и судить его. Плащ был прав. Он станет Фаббро, станет Фаббро и Таувусом одновременно. Это было возможно, и более того, послужило главной причиной, побудившей его явиться сюда.

Он посмотрел вниз, на Фаббро. Торопливо отвернулся к глади озера. Прошло полных десять секунд.

Наконец Таувус неторопливо потянулся к застежке Павлиньего Плаща. Помедлил. Опустил руку. Снова тронул застежку. Пальцы его дрожали, повинуясь поступавшим от мозга противоречивым сигналам, но, наконец, он расстегнул Плащ и начал стаскивать его с плеч, сперва медленно, а потом вдруг отбросил его, слово опасаясь, что одеяние вцепится в него и не отпустит. Плащ повис на ветвях невысокого дубка, уголком касаясь каменистой почвы. Умные глазки его — зеленые, золотые, черные — все оглядывались по сторонам. Плащ смотрел на Таувуса, следил за Фаббро. И как всегда наблюдал за всем, анализируя, оценивая варианты и возможности. Однако (что вполне понятно для висевшего на дереве одеяния) у него не было собственных намерений, а стало быть, и собственной цели.

За озером горели восточные холмы. Пасшиеся на них овцы купались в золотом свете. Однако над озером ощущалось присутствие и холмов западных, тени которых тянулись длинными пальцами к двум небольшим фигуркам у края воды — безмолвно стоящей, и безмолвно сидящей на бревне. Без Плаща, в простой белой рубашке и белых бриджах, Таувус сделался еще более похожим на Фаббро. Незнакомец не смог бы различить их.

Над водой появилась стая гусей, пасшихся весь день ниже в долине. Мирно перекликаясь, они с плеском опускались на прозрачную светящуюся воду.

— Поднимаясь сюда, — проговорил наконец Таувус, — я встретил троих детей, напомнивших мне о других ребятишках, которых я видел, просто заметил когда-то, проезжая мимо в танке. Я был слишком занят отчетами подчиненных и собственными приказами, чтобы обратить на них внимание. Но по какой-то причине эти трое навсегда застряли в моей памяти.

Подобрав новый камень, он без особой решимости швырнул его в озеро.

— За ними находились руины дома, — продолжил он, — и в этих руинах, скорее всего, лежали обгорелые трупы их родителей. Не потому что эти люди участвовали в сражениях… просто их страна, сонная земля Мидоу-Ли, временно превратилась в квадратик на шахматной доске, где происходила великая игра… где случилось пересечься силовым полям. Фокальная точка очень скоро переместилась в другие края, армии ушли из Мидоу-Ли и забыли об этой стране до следующего эпизода. Но эти дети… разве они забыли? Нет, не забыли… не забыли до конца дней своих. Этот день навсегда запятнал остаток их жизни, подобно тому, как сгустившийся дым затянул тогда мирное голубое небо над их головами. И если подумать, разве может быть худший поступок, чем обречь детей на подобные ужасы? В известном смысле он соответствует сотворению малого, но совершенного ада.

Он схватил еще один камень, однако Фаббро, вскочив, быстрым и грациозным движением перехватил запястье Таувуса, помешав тому совершить бросок.

— Будет тебе, Таувус, довольно. Восстание окончено. Убитые и убийцы… мучители и мученики… порабощенные и поработители. Все они примирились. Все вернулись назад.

— Все, кроме меня.

Камень выпал из руки Таувуса. Создатель Таувуса выпустил его руку, снова сел на бревно и опять похлопал по дереву рядом с собой.

Таувус посмотрел на Фаббро, потом на бревно и снова на Фаббро. И наконец сел.

Оба они теперь полностью утопали в тенях, сами превратились в тени. На гладкой поверхности озера играли розовые и голубые отблески, и во множестве усеявшие его поверхность птицы также казались тенями… теплыми живыми тенями, тихо мурчавшими друг другу на каком-то водяном языке… подвешенными в пространстве между сверкающей водой и небом. А от противоположного склона наползала новая тень, по одной поглощая овец, унося их из золотой славы в мирное забвение. Скоро лишь самые вершины остались погруженными в поток солнечного света, проливавшегося горизонтально над головами обоих мужчин.

— Все, кроме тебя, — кротко согласился Фаббро, вновь потянувшись за биноклем, чтобы повнимательнее рассмотреть некую совсем уж необычайную утку или другую птицу, которую он заметил на поверхности воды.

Таувус бросил взгляд на свой Павлиний Плащ, свисавший с ветки. «Какая дешевка, — вдруг подумал он. — И зачем я решил упрятать себя в него?» Плащ сверкал и блестел, играл собственным светом в тенях, глазки его ярко светились, словно он решил превзойти последние ослепительные солнечные лучи или сияющее мягким светом озеро. Это было все, что осталось от империи Таувуса, от его воли, от его власти.

Он повернулся к Фаббро.

— Только не ошибись, — начал он. — Я ни в коей мере не сожалею…