Георгий Кубанский - Мир приключений 1964

В самом общем виде у главного режиссера есть, конечно, какой-то план. Он замыслил грандиозную пантомиму — “Завоевание космоса”, с опытами в лабораториях, атомными взрывами, полетами в космических ракетах и освоением чужих планет. Нашелся и писатель, взявшийся сочинить сценарий на эту тему. Какой-то научный фантаст, мыслящий категориями галактик. Первый вариант сценария он даже успел уже набросать и прочесть его Анатолию Георгиевичу. А когда спросил главного режиссера о его мнении, тот только руками развел.

— Это, дорогой мой, явно не для нас, — добавил он потом, чувствуя, что автор не привык к языку жестов и нуждается в более ясном ответе. — Это для хорошо оснащенной и не стесненной в средствах киностудии. И не менее, как на три серии.

— Я могу и сократить.

— Нет, все равно не осилим.

— А жаль, — сокрушенно вздохнул автор. — Такой бы был аттракцион! У меня для его оформления и художник уже имеется.

— Митро Холло? — насторожился Михаил Богданович.

— Да, он. Как это вы догадались?..

— Космос — это его стихия, — ответил за Михаила Богдановича главный режиссер. — И все-таки это нам не подходит, даже с таким художником, как Митро Холло.

Анатолий Георгиевич хотя и вел эту беседу в ироническом тоне, но сама идея космического представления казалась ему очень заманчивой и он долго не хотел с нею расставаться. Но вот сегодня приходит к нему Михаил Богданович и поражает его почти так же, как и автор сценария “Завоевание космоса!”

— А что, Анатолий Георгиевич, если мы поручим это дело Елецкому и Мошкину? — совершенно серьезно предлагает он.

— Надеюсь, вы не сценарий имеете в виду? — переспрашивает главный режиссер, не допуская и мысли о том, что такое серьезное дело можно доверить этим фантазерам.

— Как раз именно сценарий.

— Ну, знаете ли… — только и может произнести в ответ главный режиссер.

— Напрасно вы такого мнения о них, — укоризненно качает головой Михаил Богданович. — Они очень толковые ребята.

— Не спорю с вами по этому поводу — вполне возможно, что они действительно очень толковые. Добавлю даже от себя — Елецкий бесспорно талантлив как художник. Но ведь вы рекомендуете их мне как литераторов! Или я не так вас понял?

— Именно так, Анатолий Георгиевич. Мошкин и есть литератор. Вернее, он искусствовед. Очень интересно мыслящий, широкообразованный человек. Вдвоем с Юрой они уже набросали что-то… А цирк они не только любят, но и хорошо понимают всю его специфику. Почему бы вам не посмотреть, что там у них получается?

— Посмотреть можно, пожалуй, — не очень охотно соглашается Анатолий Георгиевич. — Только ведь едва ли…..

— А вы не настраивайте себя так скептически раньше времени, — советует Михаил Богданович. — Давайте лучше поедем завтра к Елецкому.

18

К Елецкому приезжают они вместе с Ириной Михайловной и застают у него Мошкина с Зарнициными.

— Все уже в сборе, значит? — весело говорит Михаил Богданович. — Ну что ж, тогда начнем, пожалуй.

— Прошу всех к столу, — немного смущаясь, приглашает их Юрий. — Я чаю вам сейчас…

— К черту чай! — перебивает его Антон Мошкин. — Если идея будет одобрена, организуем что-нибудь посерьезнее. Тебе слово, Юра.

Зарницины устраиваются на диване, остальные садятся за стол. Юрий, заметно нервничая, прохаживается по комнате.

— Конечно, я не такой уж большой знаток цирка… — не очень уверенно начинает он.

Но его снова перебивает нетерпеливый Антон:

— О том, какой ты знаток, будет видно из последующего. Не трать зря время на это.

— А вы не сбивайте его, — хмурится Маша.

Юрий благодарно ей улыбается и сразу становится спокойнее.

— Ну, в общем, идея такова: создать представление под девизом “В созвездии “Трапеции”. Такого созвездия, кажется, нет на небе…

— Ну и что ж, что нет? — перебивает его Мошкин. — Зато оно появилось под куполом цирка с тех пор, как возникло цирковое искусство. Не случайно ведь фигура гимнаста на трапеции стала символом многих цирков мира.

— Так вот, — продолжает Юрий, — под этим названием и хотели бы мы показать отдельные этапы развития цирка вплоть до наших дней… А также И его будущее.

Прервав свою речь, он торопливо перебирает альбомы, разложенные на столе. А Анатолий Георгиевич, прослушав это вступление, уже почти не верит в успех замысла молодых художников. Он представляется ему унылым обозрением, лишенным единого сюжета и стройности.

— Я набросал тут кое-что для наглядности, — протягивает ему один из альбомов Елецкий. — На первом эскизе странствующий балаган с убогим осликом, шарманщиком и двумя юными гимнастами. За их выступлением наблюдает антрепренер. Ему явно нравится их работа. Он берет их в труппу большого цирка. А вот большой цирк. Тут укротители, наездники, клоуны, акробаты. Все это в быстром темпе должно мелькать на манеже. А по куполу круговая кинопанорама, изображающая публику тех лет… Переверните страничку, там есть наброски всего этого. А потом типичный для буржуазных цирков смертный номер. Его исполняют уже знакомые нам бродячие гимнасты. Они работают под куполом цирка без сетки. В стереофонических динамиках звучит музыка, похожая на реквием… Труднейшие номера! Может быть, тройное сальто-мортале или два с половиной сальто-мортале с пируэтом, исполнявшееся когда-то мексиканскими гимнастами Кадонас в кинофильме “Варьете” с участием Эмиля Яннингса. А потом падение, катастрофа… Рев толпы в динамиках… Полицейские свистки…

Теперь Анатолию Георгиевичу все это уже не кажется скучным. Он уже представляет себе, какое захватывающее повествование могут составить эти разрозненные сценки. Какими звуковыми и световыми эффектами можно их оформить, какими деталями обогатить.

— А потом пламя революции, — не вытерпев, продолжает за Елецкого Антон Мошкин. — Фрагменты из цирковых пантомим тех лет: “За красный Петроград”, “Махновщина”. Воссоздание образов знаменитых цирковых артистов: Дуровых, Лазаренко, Труцци, Эйжена, Бим-Бомов… И не обязательно все на манеже. Многое можно снять на пленку и демонстрировать на куполе цирка. Осуществление антигравитационного эффекта Ильи Андреевича даст нам возможность освободить купол от значительной части подвесной аппаратуры и превратить в огромный экран. А сочетать действие на манеже с демонстрацией кинопленки можно по принципу чехословацкой “Латерны магики”.

Все это время Анатолий Георгиевич, сосредоточенно листавший альбом Елецкого и казавшийся равнодушным ко всему тому, что говорили молодые энтузиасты, встает вдруг с дивана и решительно произносит: