Юрий Нестеренко - Приговор

им телеги, ни грифонцы не затеяли этот поход ради него — все просто так

совпало, к немалому, должно быть, удивлению обеих сторон.

Сказал ли он им в конце концов то, что они хотели от него услышать?

Похоже, что нет, иначе ему позволили бы умереть раньше. Но объяснялось

ли это невероятной стойкостью йорлингистского лазутчика? Я очень

сомневаюсь, что кто-либо может выдержать подобные пытки. Когда отрубание

конечностей используют как метод допроса, их не отсекают сразу целиком -

их режут по частям. С прижиганием на каждой стадии, естественно…

Скорее всего, подумал я, бедняга просто попал в худшую из возможных

тупиковых ситуаций — допрашиваемого, который на самом деле не знает

того, о чем его спрашивают. Дознаватели, разумеется, не верят и

удваивают усилия, а у него нет никакого способа доказать им это — ведь

это то самое "доказательство отсутствия", о некорректности которого я

говорил Эвелине…

Обдумывая все это, я в то же время, признаюсь, не без интереса

наблюдал за тем, во что превратилось его лицо. Все-таки не каждому

анатому удается увидеть вживую работу лицевой мускулатуры (хотя бы той

ее части, что сохранилась после ножа палача). Нет, безусловно, сам бы я

не стал проделывать такого с живым человеком даже ради науки. Но раз уж

это все равно произошло — возможностью следовало воспользоваться. К тому

же я был почти уверен, что после всего пережитого рассудок и сознание

покинули его.

Однако испещренные кровавыми прожилками шары глаз сосредоточились

на мне, и обнаженные челюсти раздвинулись. Но вместо слов раздался лишь

новый стон. Причиной было не отсутствие губ — без них еще можно

достаточно внятно говорить. Причина стала ясна мгновением позже, когда

следом за стоном изо рта выплеснулась темная густая кровь. У него был

отрезан язык! Вот это уже выглядело странным для допроса. Очевидно, это

был последний жест отчаяния палачей: "не хочешь говорить нам — не

скажешь больше никому!" Информация, которой они так и не добились,

должно быть, и впрямь была важной…

Но едва ли он теперь пытался сообщить эту информацию нам — тем

более, понимая, что сделать это не удастся. Человек в таком состоянии

может просить лишь об одном, и это понятно без слов…

— Дольф! — воскликнула и Эвьет. — Добей же его наконец, чего ты

ждешь?!

Я кивнул, доставая нож — не тот, которым резал пищу, а тот, который

использовал при операциях.

— Смотри, — обернулся я к моей ученице. — Если хочешь быстро

избавить человека от страданий, удар наносится вот сюда, между ребрами и

краем грудины. Большинство людей считают, что сердце сильно смещено

влево, но на самом деле оно ближе к центру. Нож должен быть, по

возможности, с узким лезвием, чтобы легко проходить между ребрами, да и

проткнуть грудную мышцу им проще, — и с этими словами я, придержав

подвешенное тело левой рукой, правой резким и сильным движением вонзил

нож.

Туловище коротко вздрогнуло лишь один раз. На всякий случай я еще

проверил пульс на шее. Все было кончено.

И в тот же миг, выдергивая нож, я услышал испуганный крик Эвелины:

"Дольф!"

Я резко обернулся. Со стороны церкви к нам молча бежали пятеро -

четыре мужика лет по сорок и совсем молодой парень. Это были не солдаты.

Все они были заросшие, в грязной одежде — не иначе как отсиживались в

каком-нибудь подвале и вылезли наружу через не замеченный нами ход. Трое

были вооружены ножами, один держал занесенный топор, а парень размахивал

на бегу вырезанной из полена дубиной. И выражение их свирепых физиономий

было самое недвусмысленное.

— Стойте! — крикнул я. — Вы не так поняли! Я врач, я оказал ему

последнюю помощь!

— Мы не грифонцы, мы свои! — кричала и Эвьет.

Однако непохоже было, чтобы наши слова произвели на них

впечатление. Я заметил по крайней мере у двух из них пятна крови на

одежде, но двигались они слишком проворно для раненых.

— Остановитесь и опустите оружие! — крикнул я уже более грозным

тоном.

Первый из бегущих оказался возле Верного и грубо ухватил его за

повод. Конь возмущенно заржал, мотая головой.

— Не трожь моего коня! — рявкнул я, поспешно пихая окровавленный

нож в котомку и хватаясь за меч. — Всем стоять!!!

Нас разделяли уже считанные ярды, и, поскольку даже при виде

вылетевшего из ножен меча они не проявили готовности остановиться, я без

паузы выкрикнул:

— Эвьет, стреляй!

Но она не выстрелила! Ведь это явно были компленцы, а значит, для

нее — "свои". Она лишь отбежала назад, продолжая их увещевать.

Это была роковая ошибка. Ей следовало, по крайней мере, отскочить

ко мне — с толстым стволом дерева за спиной я занимал очень неплохую

оборонительную позицию. Но она предпочла сохранить дистанцию с

противником. Вообще-то с точки зрения стрелка-одиночки это была

правильная тактика, но теперь она была не одна. А главное — она все еще

не понимала, что всякий, бегущий на тебя с топором, является врагом по

определению, независимо от подданства и политических симпатий.

Мой меч со свистом рассек воздух слева направо, вынудив четверых

нападающих — пятый все еще пытался обуздать Верного — все-таки

остановиться. Сколь бы недалеким ни был их ум, а тот факт, что мое

оружие длиннее, чем у любого из них, включая парня с дубиной, был

понятен и им. Стало быть, не имея возможности зайти со спины, они

практически не имели шансов достать меня, а вот наоборот — очень даже.

Вероятно, будь я один, этими неприязненными взглядами на мой меч, с

последующим негероическим отступлением, все бы и кончилось. Мне не

пришлось бы даже применять иное средство. Но теперь… теперь они сочли,

что имеют дело с командой, в которой есть слабое звено. В то время, как

трое — с дубиной, ножом и топором — пританцовывали вокруг меня,

четвертый рванулся за Эвьет.

Она со своим арбалетом, конечно, показала бы ему, кто тут слабое

звено. Но она все еще надеялась решить дело миром! И потому, сердито

крикнув: "Да выслушайте же меня!", лишь попыталась увернуться, стремясь

уйти от преследователя и в то же время не слишком удаляться от меня.

Увы, не слишком удачно. Взрослый мужчина в хорошей физической форме

способен двигаться быстрее двенадцатилетней девочки. Ему удалось

схватить ее за руку, державшую арбалет.