Владимир Покровский - Скажите Раз !

И началась игра. Он становился то одним, то другим, то сразу всеми одновременно, он каждый раз возвращался в себя неузнаваемым, то уродливым, то прекрасным. О, счастье! Все больше становился размах между низменным и высоким, настолько велика была разница, что казалось - никакой разницы нет, разве так уж сильно отличается Северный полюс от Южного? Ну, Черный, ну, мастер, что он делает с нами!

Верин муж заметил, что люди раскачиваются, подчиняясь своему собственному ритму, а вовсе не тряске вагонной, что ритм захватывает его, пытается проникнуть внутрь, и он твердо решил выйти на следующей остановке. Ему очень было не по себе. Черный полностью отключился, он с этими сумасшедшими, ну его, Черного, а с ним и всю телепатию заодно, или как там они ее называют!!!

Правды, прррравды хотелось! Что превыше всего на свете? И органной музыкой - пра-а-авда! Что гнуснее всего на свете? Как предаварийный скрип тормозов - ло-уо-уо-уооооожь! Глубже, глубже докопаться, все раскопать. Вот здесь, например - купил себе новые часы, потому что старые плохо шли неправда, глубже - старые шли не так уж плохо, но хотелось поновее - еще неправда, еще глубже - мелочь какая-то, мелочь - а в глубине главное, вот здесь, чую - все вместе, как мяч, перебросили! - хотел настоять на своем, тоже человек, тоже имею право - теперь уже ближе, где-то здесь, еще, еще! мелкая месть, за что, кому, вот она, ложь в самом начале, сейчас разберемся, все вместе, ну-ка?

Поезд притормозил и толпу бросило вперед. Верин муж и сам не понял, каким образом его отлепило от двери, отнесло о Черного, зажало между двумя застывшими истуканами. Мертвая тишина, поскрипывание под полом, но, казалось, рев не утих и даже усилился. Чьи-то теплые руки бесцеремонно шарили в голове, он задыхался от духоты и мельтешения образов. Черный, боже мой, где же Черный? И сердце болело, и ноги. Как говорится, болело все.

Это кто там скрывается, кто прячет свои мысли от нас - сотня Черных всполошилась - это мой друг, не трожьте его, он здесь случайно, он не наш, на что сказали ему, какой он друг тебе, он твой враг и соперник, он держит в сердце месть и не мстит тебе только из страха - нет, не трожьте его - мы знаем, но согласись, невозможно - и тысячи тысяч Черных из разных концов вагона умоляли, грозили, а миллионы миллионов других соглашались, но уже нарушилось равновесие Правды, уже проникла ненавистная ложь, так как согласие было дано из вежливости и немножко из страха, и это тоже было поставлено в счет другу Черного, а друг этот испуганно жался в испуганном уголке сознания - стойте, кричали Черные, зачем он вам, он сейчас сойдет и мы продолжим нашу великолепную, нашу восхитительную игру, но остальные сказали - ты лжешь, ты не находишь нашу игру восхитительной, и сами Черные тоже сказали друг другу - ты лжешь, ты не так уж хочешь, чтобы его не трогали. Но ведь он не согласен, он категорически против, он - в последнюю очередь и в конце концов он просто может не выдержать самого себя, я сам это сделаю, но потом. И Черные начали спорить друг с другом, а остальные повернули свои глаза к тому, кто скрывал свои мысли.

Не надо! Зачем?!

Сначала верин муж почувствовал нарастающую тревогу, потом показалось ему, что окружающие активно, даже с какой-то радостью ненавидят его. Качание прекратилось, все замерли. Полная, жуткая тишина.

И множество голосов, множество воспоминаний вдруг выплыло на поверхность, самых ничтожных, забытых самым тщательным образом. Он выпучил глаза, открыл рот, схватился за сердце.

- Ду-у-ушна!

И то, чем он гордился всю жизнь, и то, чего он стыдился, и то, чего лучше бы не вспоминать никогда.

И оказалось, что он подлец, но не совсем подлец, а так, в меру, но от этого еще хуже.

Оказалось, что трус, но опять-таки не совсем, что мог бы и смелым быть, да и бывал иногда - из подлости или из эгоизма.

Оказалось, что никого никогда не любил, и жену не любил, и самого себя еле терпел, что тоже не слишком-то хорошо.

Оказалось...

- Ду-у-у-у-шнааа!!

- Конечная, - сказал репродуктор. - Поезд дальше не пойдет, просьба освободить вагоны.

Плотной толпой вынеслись из вагона люди, промчались по эскалатору, рассыпались по Москве. А верин муж умер. Но не стоит так уж сильно расстраиваться по этому поводу, ведь и правда - ничтожный был человек и правильно сделала жена, что ушла от него. Ее любой поймет. Дрянь-человек.

А Черный? А что Черный? Он так и остался тысячью Черных, так и не смог снова соединиться. Впрочем, с ним случилось нечто более неприятное - он разуверился. Словно кто-то, еще более черный, чем он, шепнул ему на ухо: "Правда - она, может, и превыше всего, но и без неправды нельзя". Такая простая, всем доступная мысль. Да и как поймешь, где она, эта правда. Черный представил себе людей, которые не только не говорят, но и не думают лжи, представил, что все понимают полностью всех и только себя не видят, потому что видеть себя в своем истинном свете не дано никому, есть даже в математике такая теорема. И бьют они, и ничтожат ложь, где только ни встретят, потому что, сами понимаете, ложь гнусна. Их, конечно, тоже бьют и ничтожат. И, конечно, любят, как самих себя. А самих себя ненавидят, потому что не понимают. И далеко ведь не каждый носит в душе Францию, далеко не для каждого понять - уже значит простить.

Черный слышит временами сигналы опасности, кто-то все еще ищет, все еще покушается на него, и он привычно прячется от угроз, пережидает сколько надо, а потом идет дальше, с кем-то сталкивается, кому-то говорит "здравствуй" и механически при том улыбается.

Потом он обнаруживает, что опять уже не один. За ним идут люди, много людей, им нужна помощь и только он может им ее оказать. Ему уже трудно идти, ему уже загораживают дорогу, что-то говорят, чего-то требуют. Он немного приходит в себя и недоуменно оглядывается.

Множество жадных, просящих глаз.

- Посвящения!

- Нет, - отвечает он. - Посвящение - зло, я понял. Я не буду больше никого посвящать.

Но его не пускают. Его держат в круге, и прохожие говорят - вот Черный, сейчас у них начнется потеха.

- Вы не понимаете, - говорит он. - Я не буду этим заниматься. Все. Хватит.

А люди стоят.

И не повернуть, да и не хочется поворачивать, так привычно быть главарем, легендой, так легко себя уговаривать...

Ннну... ладно!

Он встряхивается (что это, мол, такое со мной), напускает на себя пророческий вид и зычно, с выражением вопрошает:

- Что превыше всего на свете?

- Пра-а-авда! - кричат люди.

- Что гнуснее всего на свете?

Истово, истово:

- Ло-о-ожь!

Он замирает на секунду, обшаривает сознания, поднимает при- вычно руки, зажигает глаза...

- Скажите "раз"!

И все говорят:

- Ра-а-аз!