Николай Гацунаев - Экспресс Надежда

Иван тот от уха до уха сиял, а Курбатов - ни-ни. Молчалив, собран, сосредоточен.

А ночь - какие только в сказках бывают: серебряная от лунного света, ласковая, трепетная. И когда умолкает духовой оркестр, слышно, как за Волгой петухи перекликаются, да гдето неподалеку девичьи голоса "Катюшу" выводят.

Катюша... Через несколько дней у них с Мишкой свадьба. Своей семьей жить начнут. И будет у этой семьи верный и неизменный друг - Ваня Зарудный. Вечный холостяк, потому что для него, как и для Миши Курбатова, свет клином на Кате-Катюше сошелся. А она полюбила Мишку.

Потом была свадьба. С шампанским. С танцами под патефон. С дружескими напутствиями, веселыми, но немного грустными. Потому как предстояли молодым военным летчикам дальние пути-дороги в летные части. И когда начальник училища - рано поседевший крепыш с четырьмя шпалами в петлицах - поднял прощальный тост, в голосе его звучала гордость за своих питомцев и печаль расставания.

Друзьям повезло: обоих направили в один полк. Но и месяца не прошло, - грянула война, и они даже не смогли проводить Катю на вокзал к поезду, которым предстояло ей добраться до Чарджуя, а оттуда, уже пароходом, в Турткуль, к родителям Мадьяра.

В ноябре, возвращаясь с задания, угодил Иван под огонь немецкой зенитной батареи и на подбитой машине чудом дотянул до аэродрома. Посадить посадил, а из кабины выбраться уже не смог: закружилось, поплыло все перед глазами, и белым саваном опустилось на плексигласовый фонарь кабины холодное зимнее небо.

Одиннадцать осколков извлекли из Ивана хирурги. Год с лишним провалялся в госпиталях, прошел дюжину комиссий, добиваясь разрешения снова вернуться на фронт, и, наконец, солнечным осенним утром вылез из попутного "доджа" и зашагал, разминая затекшие ноги, по хрусткой от ночного морозца траве к домику у дальней кромки леса, где находился штаб эскадрильи.

После яркого солнца в комнате с обращенными к лесу окнами было темновато. Офицер стоял к свету спиной, так что лицо оставалось в тени, зато отчетливо смотрелись погоны на широких, словно рубленых плечах.

- Товарищ капитан! - Иван вскинул ладонь к козырьку фуражки. - Пилот Зарудный...

- Ванька! - выдохнул капитан, бросаясь навстречу. - Жив, бродяга! Вернулся!..

С тех пор на все вылеты они уходили в паре: Мадьяр - ведущим, Иван - ведомым. Единственный раз вылетели в разных парах и именно в этот день встретили реактивных "мессеров".

- Я думаю, вам следует извиниться, Иштван. - Миклош говорил по-русски почти правильно, только с ударением не. все ладилось. - Вы ведь не хотели его обидеть.

- Это с моим-то немецким?! - взмолился Иван. - Хватит и вон того вавилонянина с его крысой.

- С вашей крысой, - поправил Миклош. - И я не уверен, что он вавилонянин.

- Ну ассириец.

- Сириец, вы хотели сказать? В Ассирии так не одевались.

- Адаптировался, - возразил Иван. - Сменил хитон на фрачную пару.

- Неплохо, - кивнул Миклош. - Пусть будет по-вашему. Вернемся к компаньону.

- Собутыльнику, - уточнил Иван, только теперь обратив внимание на оклеенную соломкой бутыль перед итальянцем. - А он не дурак выпить!

Венгр укоризненно покачал головой:

- Хорошо, что он не понимает по-русски. Ну хотите, я извинюсь от вашего имени?

"Чего я выламываюсь? - с горечью подумал Иван. - Самому противно. Представляю, каково другим".

- Как хотите, Миклош.

Не поднимая глаз от тарелки, итальянец ел длинные тонкие макароны с мясной подливой. Миклош деликатно кашлянул.

- Мой коллега просит извинить его за неудачную шутку.

Итальянец положил вилку и взглянул на Миклоша.

- Поверьте, он не хотел вас обидеть.

Монах молча перевел взгляд на Ивана. Иван виновато улыбнулся и развел руками.

Глаза у итальянца были потрясающие. С такими и язык знать не обязательно: без слов все скажут. "Не обижаюсь, - сказали глаза. - Все в порядке. Вы мне нравитесь, ребята". Миклош не видел выражения глаз итальянца. И потому ничего не понял.

- Нам обоим очень неловко перед вами, синьор.

Монах скорчил постную мину и вдруг озорно подмигнул и звонко расхохотался. Псевдо-вавилонянин вздрогнул и перестал жевать. Хмурый субъект за соседним столом продолжал невозмутимо терзать вилкой котлету.

- Пустяки! - Глаза у монаха так и искрились от удовольствия. - Мало ли что бывает между друзьями. Мне с вами хорошо, синьоры.

"Самое время смываться, - подумал Иван. - Сейчас начнутся сантименты". Сообщил буднично:

- Пойду, пожалуй. Что-то ко сну клонит. До свидания, синьоры.

Насчет сна он приврал. Спать не хотелось. После разговоров с комманданте и отцом Мефодием не давало покоя тревожное чувство неудовлетворенности и упрямая решимость любой ценой добиться своего. И поп, и комманданте в разных выражениях высказали одну и ту же мысль: с "Надежды" ему не уйти. И увильнули от прямого ответа на вопрос, зачем он здесь и что вообще представляет собою эта чертова "Надежда".

Чего они хотят от него? От всех остальных на экспрессе? Иван мысленно представил себе зал столовой. Многие столы, правда, пустовали, и все же человек тридцать-сорок набиралось наверняка. Публика была разношерстная, и вряд ли всех волновали те же вопросы, что и его. Истеричку, поднявшую скандал из-за спаржи, например. Любителя жареных кроликов. Или того типа с кислой рожей и рыбьими глазами.

Миклош - другое дело. И еще, пожалуй, итальянец. Хотя вряд ли. Он еще осмотреться не успел.

Иван прошел по пустынному, как всегда, коридору, остановился возле своей двери. Коридор продолжался вправо и влево, пустой и безмолвный.

"Тюрьма, - тоскливо подумал Иван. - Комфортабельная, со всеми удобствами. Без намека на охрану и надзирателей. И все же тюрьма".

Его вдруг осенило, почему коридор всегда пуст. Они специально делают так, чтобы пассажиры экспресса "Надежда" не общались друг с другом наедине. В столовой - пожалуйста, а тет-а-тет - ни-ни. Поэтому и в зимнем саду ни души, когда ни приди. И в библиотеке. Любопытно... А что если...

Он оглянулся. Вход в столовую был рядом, в каких-нибудь тридцати шагах. Из-за двери слышалась музыка. Еще не решив окончательно, что он намерен делать, Иван вернулся и распахнул дверь. В зале не было ни души.

Час от часу не легче. Он шел по коридору, машинально считая шаги и стараясь осмыслить случившееся. Поравнялся со своей дверью. Тридцать два шага. Разумеется, Миклош с итальянцем могли за это время покинуть ресторан и разойтись по своим комнатам. И вовсе не обязательно, чтобы они прошли мимо него. Коридор продолжается и в противоположную сторону. Сколько прошло времени с тех пор, как он оставил ресторан? Три минуты? Ну пусть пять. Получается, они ушли из ресторана сразу же вслед за ним? Вряд ли. Миклош был явно настроен поболтать с монахом. И тот только-только распробовал кьянти. Что же они - все разом побросали еду и ринулись как на пожар? Чушь какая-то. Но факт остается фактом: зал, когда он заглянул в него вторично, был пуст.