Стас Северский - Боец тишины (СИ)

Полковник, прислушиваясь, остановился подле меня… точнее, – подо мной. Но я прижался к

стене и застыл, цепляясь за крепления проходящей поверху проводки. Полковник резко вдохнул и

придержал дыхание, продолжая вслушиваться и всматриваться. Но я затаил выдох и зажал сердце

предельно напряженным прессом, заставляя его, часто стучащее, замереть и хоть как-то

замолкнуть. Полковник проворчал что-то под нос и просветил простенок почти посаженным

фонарем. Но я в своей черной форме скрылся от света среди спутанных сплетений старой электро-

паутины. Эх, Игорь Иванович, знаю я, что проводка старая, что изоляцию здесь невесть сколько лет

назад проверяли! Знаю, что нельзя мне сейчас в такие провода впутываться, невзирая на риск

получить током по нервам! Но я и, не рискуя попасть к вам в мертвом виде с метками электрика на

теле, операцию сорвать могу, просто оставаясь на месте! Я ведь…

– Слава! Снова в этих норных простенках скрываешься?! Снова свою человекоосвиняющую

отраву хлещешь или куришь тишком свою конебойную хрень?!

Человекоосвиняющая отрава – спирт, а конебойная хрень – никотин, Игорь Иванович.

Полковнику не нравится, что я курю. Ну а про пьянство… Я не пью. Пьет полковник. От него

порой настолько сильно перегаром разит, что он просто путает источник запаха, и считает, что

разит от меня.

– Не пытайся от меня свою отраву спрятать! Сколько бы ты хвои ни сожрал, я твой табак почую!

Он не пчелами переопылен, а генетиками! А эти генетики добрыми намерениями вооружены, а

вирусами! Кончай травиться! Я тебе этого так с рук не спущу! Хоть весь муравейник,

недожженный химикатами, сжуй заодно с муравьями, побитыми жесткими излучениями! Ходишь с

дозиметрами и детекторами, как военный, а тащишь в рот всякую дрянь, как штатский! Только ты

не штатский – тебе свободы выбора, что со своей шкурой делать, не дано! А мне свобода выбора,

что с твоей шкурой делать, дана! И я тебе так просто подохнуть не разрешу! Ты у меня только с

пользой стране подохнешь! Слышал?! Я тебе курить запрещаю! Я так решил! Ясно?! Слава! Я

знаю, ты здесь! Здесь нет другого выхода – только эта бронебойная дверь! Я и у черта в заднице

всех отслежу! Я ж тебе не такой слепо-глухо-тупой, как все думают! Слава! Словно сквозь стену!..

9

Старый полковник сотряс воздух крепко сложенным кулаком. А я сжал челюсти так, что желваки

ходуном заходили. Нет, я не отзовусь. Я ведь… Я так устал, что – теряю облик. Несмотря на все

мои волевые усилия, мое лицо – меняется. Мысли не концентрируются и, не зависимо от моих

команд мышцам, скулы неумолимо заостряются, кончик носа задирается вверх, челюсть

задвигается назад, а брови и верхняя губа – опускаются вниз… А главное, – мои глаза… Светлый и

открытый взгляд веселого молодца Славы Соколова становится – сосредоточенным и жестким

взглядом не столь молодого “волка”. Нет, в своем виде мне Снегиреву показываться никак нельзя –

ведь этому суровому диверсанту не известно, что я не обычный боец-“волк”, а боец тишины

высшего уровня – “волк”-“оборотень”… глумливый, как бес, и бесцветный, как белая бумага.

Только мои мысли имеют окраску – они, как цветные карандаши, хранящиеся у меня не в коробке,

а в голове. Ими я всегда могу раскрасить лицо точно так, как того будут требовать обстоятельства

или Игорь Иванович. А главное, – я из тех, кто меняет не только тело, но и – душу, и – мышление.

И об этом знает только Игорь Иванович. Он один знает, что я – это я. А полковник Снегирев

считает, что я – Слава Соколов… такой добрый диверсант… такой боец с улыбкой Гагарина и

трудолюбием Золушки.

– Черт бы этого парня побрал! Проскользнул, видать… Не зря, видно, Игорь Иванович из-за него

все с ног на голову поставил… Проскользнул! Больно шустрым стал, как до ужина дело дошло.

Еще бы – не заголодаешь здесь. К ужину и я не дурак поспешить. Хоть бы догадался парень эту

лапшу сварить отдельно от этой тушенки. А нет, не догадается – бухнет все в котел – и делу конец.

А надо… Да, сначала лапшу надо в кастрюле сварить, а после – на сковороде зажарить, заодно с

мясом… Точно… Тогда лапша, пропитанная бульоном, не только пахнуть специями будет, но и на

зубах хрустеть… Да еще бы хлеба с маслом… И сахара бы с чаем и с лимоном еще хлебнуть… А

после – и водочки! Кристальной да чистой… с огурчиком и черным хлебом…

Полковник с довольным видом хлопнул себя по выставленному вперед брюху и двинул к выходу.

Перечисляя мечты о любимых блюдах, он бурчит и мурлычет, как скрещенный с самосвалом кот.

Так у него повелось – с людьми полковник мало говорит, а с собой – много. Занятный он мужик –

за ним и просто, интереса ради, последить можно. Забавит он меня изрядно. Но мне сейчас не до

веселья. Задач и забот у меня по горло, а времени… Мне время, как всегда, позарез нужно, а его у

меня, как назло, – нет никогда. Я вслушался в отдаляющиеся шаги, выпутался из электро-паутины,

слетел на пол и потащился следом за Снегиревым. Выжимал он меня в течение всех суток так же

безжалостно, как лимон, – и выжал. Сдавил тяжелой рукой и отправил в рот, не кривясь. Так что

теперь, вырвавшись из его мертвой хватки, я встал возле двери, кислый, как выплюнутая им

лимонная корка.

Эх, Игорь Иванович, не вовремя вы меня из Берлина вытащили! Знаю, что дела англичан

горячими кострами горят и холодные тени мне под ноги бросают, но – не вовремя вы меня из

Берлина отозвали!

Я выглянул тайком из темноты, вдохнул чистый воздух с горьким дымом догорающей сигареты и

огляделся тихонько. Вдали виднеется лучик белого света – Снегирев в пролеске бродит, собирает

что-то под сосной… видно, – шишки. Это он о жене заботится – болеет она у него постоянно и

поделки мастерит из всяких таких штук вроде шишек. Жена у него – подруга боевая, верная и

преданная. Она с ним вместе по всем горячим точкам моталась – по всем, в какие она только могла

попасть… в какие ей только разрешали поехать. Вот и подцепила где-то там чужеземную заразу

какую-то… вот полковник и старается ее болезнь долгую скрасить хоть как-то – он никогда ее

мучений из головы не выпускает. Да, они друг о друге много думают. А я… Я о многом думаю… в