Светлана Ягупова - Фантариум

Горластый, большеротый, с пушистыми глазами, малыш сразу понравился Фантариуму. С первым его вскриком вздрогнули девчата, прислушиваясь и настраивая свое будущее на этот голос.

Первый этаж праздновал победу над затяжной девичьей судьбой и, преисполненный ею, хлопотал по устройству Юркиного жилья: доставал деревянную кроватку, бегал за коляской, сосками.

Верхний поначалу с юной настороженностью смотрел на эту беготню, а потом и сам подключился к ней, накупил мальчишке погремушек, игрушечных зайцев и белок, а ползунков и пеленок столько набрал, что, когда их развешивали сушить, казалось, в доме живет дюжина Юрок.

Вскоре Фантариум превратился в единую многоглазую няньку. Малыша перебрасывали с этажа на этаж, забавлялись с ним, как с живой куклой, исподволь утоляя свое непроявленное материнство. Вдоволь наигравшись с ним, составили график по уходу за мальчиком, куда вписали и бабу Верониху, которой, однако, запретили носить ребенка в подвал, и бабка послушно нянчила малыша в комнате Милютиной, щедро осыпая его своей нерастраченной, уже усыхающей лаской и впервые пропетыми колыбельными песнями. Милютина вполне могла не отсиживаться дома, тем более что работала в Доме малютки, куда прихватывала малыша, если некому было возиться с ним. Но такое случалось редко — каждый ухитрялся уделить Юрке часть свободного времени, и когда ему подоспел ясельный возраст, все в один голос решили, что дитя домашнее и надо бы подержать его дома до детсада.

Кое-кто признавал Юрку Милютина плодом летних танцев. И это было правдой, но не истинной, а поверхностной, обманчивой, потому что родился он вовсе не от танцевального романа. В то же время, не будь по соседству танцплощадки, возможно, Милютина и не стала бы матерью. Она решилась на это после того, как надоело без толку переступать с ноги на ногу в ожидании, когда какой-нибудь скучающий курортник с видом благодетеля пригласит потоптаться на пятачке. Как правило, Милютину не приглашали, не было в ней броской яркости, как, скажем, в Клавке Шапкиной, и она, в общем-то вполне нормальная девчонка, начала думать о себе худо, а как стали года подкатывать к тридцати, и вовсе потеряла надежду на замужество. Но с появлением Юрки почувствовала себя человеком и теперь уже со снисходительной, всепонимающей и прощающей улыбкой смотрела вслед расфуфыренным девчатам, бегущим на танцы.

Вероятно, оттого, что с Юркой много возились, заговорил он рано, в девять месяцев, и первым его словом было — «мы».

— Мы! — восторженно орал он, лупя погремушкой по голове очередную няньку.

— Мы, конечно, мы, — подтверждала та. — Потому как у тебя аж пятнадцать мам. Но самая главная — Люда Милютина. И ты тоже Милютин. Запомни Милютин.

В десять месяцев Юрка уже топал и летел вниз по ступенькам в подвал Веронихи, ухватившись за хвост сиамского кота.

Одно плохо — рос Юрка без отца. И даже Зойка Рожкина, вечно бегающая в джинсах и мужской рубахе, плотно облегающей ее мощную грудь, не могла заменить его. Болтали, будто у Милютиной не было грудного молока, и, чтобы не бегать на молочную кухню в другой конец города, Зойка прикладывала Юрку к своим тяжелым, необъятным грудям, которые всем на удивление — ведь Зойка не рожала! — фонтанировали…

Так бы и текла жизнь в Фантариуме тихо-мирно, без шумных событий, если бы однажды не зашла во двор высокая блондинка с густо напудренным лицом и нахальными, тонко выщипанными бровями, и наделала такой переполох, что город потом целую неделю шумел.

— Эй, кто тут есть! — зычно крикнула блондинка, но поначалу никто не вышел — мало ли кто ходит, ищет квартиру.

— Эй! — крикнула блондинка. — Если не выйдете, разнесу этот паршивый дом!

Тут-то и выглянула Клавка Шапкина — кто это здесь разоряется? А блондинка на весь двор заявила, что в Фантариуме прячут ее сына и что она немедленно хочет забрать его.

Клавка спокойно растолковала ей, что, кроме Юрки, детей здесь нет, к сожалению. Тогда женщина попросила показать ей Юрку. Не подозревая ничего худого, Шапкина повела ее к Милютиной. В это время Зойка кормила малыша грудью своего нерожавшего тела, а Милютина стояла и любовалась им.

Как увидела блондинка Юрку, так и рванула к нему с хищным воплем. От неожиданности Милютина села, но затем метнулась к сыну, оттолкнула от него самозванку и крепко прижала его к себе.

Сообразив, в чем дело, Клавка выбежала на крыльцо, схватила с перил таз для белья и грохнула по нему, извещая тревогу. Тут же с верхнего этажа прибежали девчата, вылезла Верониха из своего подземелья, окружили они блондинку и эдак вежливо, но напористо начали выпроваживать ее со двора. Однако она оказалась бабой нахальной, пригрозила милицией, и тогда девчата пошли на нее с метлами и швабрами да так припугнули на будущее, что адрес Фантариума вмиг вылетел у нее из головы.

Случай этот сблизил этажи, даже Клавка примирилась с художницей Викой, и обе пришли к выводу: ни один хахаль не стоит того, чтобы убиваться за ним, а самый лучший мужичок на свете — Юрка.

Много разных историй рассказывают о Фантариуме. Кто не верит, пусть придет на улицу Тенистую и постучит в любую дверь дома под теремковой крышей. И тогда выйдет на крыльцо огненная деваха или молодая мать с большеротым ребенком, а может, подслеповато щурясь, выберется из-под земли старуха с оравой котов и собак. Когда же стемнеет, по шаткой лесенке, ведущей на чердак, поднимется девушка в строгом платье, но уже не с подзорной трубой, а с любительским телескопом «Алькор». А к подъезду лихо подкатит такси с могучей девицей за рулем, которая не откажет подвезти вас хоть на край света, но при условии, что не выдадите адрес Фантариума высокой блондинке с нахальными бровями.