Владимир Михайлов - Один на дороге

Ну что же, попытаемся как-то предотвратить утечку. Жаль, что не осталось никаких вроде бы дел, и целый вечер впереди. А не сходить ли нам, скажем, в кино? Однако, как ни странно, кино я не люблю. Странно - потому что для солдат, например, это единственное регулярное развлечение, я в полку ни одного фильма не пропускал. Но с тех пор времени прошло достаточно, успел разлюбить; могу еще пойти вместе с кем-нибудь, но один - нет. Может, в театр? Да что, в самом деле, я из Москвы приехал сюда по театрам ходить? Для специалистов, может быть, и представляет интерес - сравнить, как ставит одну и ту же вещь Икс в Москве и Игрек в Риге, или как играет, допустим, Сократа Джигарханян, и как - Хижняков. Но я не театровед. Тяжелая вещь - свободный вечер для человека непьющего и одинокого...

Одинокого, подумал я не без ехидства. Дорогой товарищ, в том-то все дело, что - одинокого. Ты, 'конечно, рад, что избавился от всех нештатных забот, и совершенная правда, что у тебя и неизбежных, табельных забот хватает, и очень хорошо, что ты можешь располагать собой, как пожелаешь, ни от кого не завися и ни с кем своих действий не согласовывая. Только что с того толку? Признайся честно: -тебе хочется увидеть Ольгу и провести вечер именно с нею. Но, как человек занудливо-честный, ты не хочешь в собственных глазах оправдаться необходимостью еще раз поговорить с Семенычем на специальные темы, и уж заодно пообщаться и с нею: тебе обязательно нужно, чтобы все было названо своими именами. Нет, Акимов, ты не подарок.

Ну, ладно, а что в конце концов такого? Провести вечер, и ничего больше. Она - небезынтересный человечек, и поговорить с нею, и немного (все-таки мужчина в зрелом возрасте) пококетничать - вот то, чего тебе не хватает для ощущения полноты жизни, вот чего ты хочешь, дорогой подполковник.

Ну что же, главное - понять самого себя, остальное уже проще. Зайдем в гостиницу, вымоемся, позвоним Семенычу, скажем, что есть надобность увидеться - все чистая правда. А там - встретим ее. Пригласим куда-нибудь сходить. Корректно и хорошо.

В гостинице я постоял под душем, переоделся, даже побрился, хотя обычно мне и одного раза в день хватало за глаза. И только после этого подошел к телефону, снял трубку и набрал номер.

Подошла Варвара. Услышав мой голос, она обрадовалась, и это меня тронуло, так что я позволил себе пару минут поговорить с ней. Впрочем, "пара минут", когда речь идет о Варваре, разговаривающей по телефону, - выражение, не имеющее никакого конкретного значения. Я замечал это и у некоторых других женщин: будучи обычно не слишком разговорчивыми (вежливость требует употребить именно это слово, хотя другое было бы точнее), ухватившись за телефонную трубку, они преображаются и могут не выпускать ее из рук просто часами, не имея для того никакого ощутимого повода. Варвара, к сожалению, принадлежала именно к таким. Я выслушал все, что касалось погоды, мяса, сметаны, Семеныча, телевизора, последнего виденного ею фильма (я его не видел), еще раз Семеныча, тенденций современной моды, Арефьевой (кто это - я и понятия не имел), предстоящего первенства по фигурному катанию, в третий раз Семеныча; я терпел, а как только открывал рот, чтобы перебить ее, она переходила на новую тему с такой энергией, что рот мой сам собой захлопывался. К счастью, через сколько-то минут она закашлялась, и тут я смог все-таки начать свою партию.

- Семеныч-то дома?

- Принимает послеобеденный отдых, по распорядку. Поднять?

- Не надо. Скажи, что я звонил, прошу, если может, никуда не уходить...

- Да куда он пойдет? Слушай, ты не поверишь ...

- Стоп! Скажешь потом. Значит, не уходить, потому что есть необходимость поговорить по серьезному делу.

- Правда, Вова, заходи. Старик обрадуется.

- Зайду. - Я помолчал, и Варвара - вот странности! - тоже молчала. Потом я откашлялся и небрежно спросил:

- Ну, как там у вас моя протеже?

- Ольга? Ты знаешь, очень милая девочка, очень. Не знаю уж, что у вас там, но если тебе нужно мое мнение, могу одобрить. Немного балованная, конечно, обидчивая, своенравная, с другими не очень считается, но это молодое поколение все такое. Ты скажи ей...

- Ладно, - сказал я. - Вот вечерком и скажу, как только закончу с Семенычем. А пока передай ей привет.

- Да разве она не с тобой? Интересно... Она еще вчера распрощалась и ушла - поблагодарила и сказала, что больше не вернется... Я думала, вы с ней договорились.

- Как это - ушла? - глупо спросил я.

- Я же говорю: попрощалась и ушла.

- Что же вы: не смогли удержать, уговорить ...

- Откуда мы знали, что ее надо удерживать? Ты же не предупредил! Она, кажется, была очень обижена на тебя, - Варвара произнесла это не без некоторого удовольствия, - ты ей, наверное, что-то не так сказал, когда вы прощались.

- Ничего я такого не говорил... - возразил я не очень уверенно.

- Значит, надо было что-то сказать. Ты даже не позвонил.

- Что же было звонить, если мы только что расстались?

- Эх, Вова, - сокрушенно проговорила Варвара, - ничего ты не понимаешь. Никогда не понимал и так и не научился понимать.

- Ну, такой уж я уродился, - сказал я, чувствуя, что все больше начинаю злиться. - Ладно, если она у вас снова появится... Хотя я же все равно скоро приду.

- Ну конечно, ты ведь к Семенычу идешь, а не к ней ...

Я брякнул трубку, даже не попрощавшись как следует.

III

Вот теперь я по-настоящему почувствовал, как утекают из меня последние капли уверенности в себе и воскресшего было интереса к жизни, а их место занимает проклятое чувство безнадежности, всегда имеющее своим источником ощущение собственного бессилия - самое проклятое и унизительное ощущение из "всех, какие мне доступны.

Я переживал его не часто, но пережитое надолго оставалось в памяти. Когда-то, например, я командовал пулеметным расчетом. Проходили тактические учения с боевой стрельбой. Мы наступали, я вел расчет ... Показали мишени, я скомандовал: "Боевая позиция здесь! Пулемет к бою!" - и решил, что стрелять буду сам, стрелял я хорошо. Упал за пулемет и вдруг понял, что потерял цель, не вижу ее, и волнение мешает собраться, найти. Ее видели все, кроме меня, кричали, показывали, но я никак не мог увидеть грудные мишени, затаившиеся в кустарнике, на склоне холма, в трехстах метрах; и вот тут-то ощущение беспомощности, едкое и расслабляющее, охватило меня... "Дай я!" - крикнул ефрейтор из расчета. Я откатился вбок. Оставались считанные секунды для того, чтобы поразить цель; он открыл огонь, а у меня было такое чувство, словно он стрелял в меня.

Подобное случается и с людьми куда более опытными. После той истории моя репутация хорошего стрелка пошатнулась, и на инспекторской командир роты сказал мне: "Вы, сержант, будете стрелять последним из роты, передо мной. Вы вряд ли выполните упражнение, а я потом постараюсь сгладить впечатление, которое возникнет у проверяющих".