Елизавета Абаринова-Кожухова - Золотая стрела

— Подумать только, Эдуард Фридрихович, такой приличный господин, — все никак не могла успокоиться баронесса, успевшая по дороге узнать от своих попутчиков, где и каким образом она очутилась. — Как мог господин Херклафф так поступить? Уж от кого бы я могла ожидать такого коварства, но только не от него…

— Скажите, Наталья Кирилловна, при каких обстоятельствах вы познакомились с господином Херклаффом? — задал Дубов профессиональный вопрос.

— О, это случилось в прошлом году в Москве, — охотно предалась воспоминаниям Наталья Кирилловна. — А потом Савва Лукич пригласил его погостить в Покровских Воротах.

— Но ведь Эдуард Фридрихович будто бы был знаком с самим Гете? — спросил Иван.

— Да-да, разумеется! — вновь оживилась Наталья Кирилловна. — И более того, когда приезжал в Россию, то знакомил с его новыми произведениями нашу читающую публику. Он же, собственно, и Василия Андреича побудил к переводу баллад Гете и Шиллера…

— Как, вы и с Жуковским были знакомы? — удивился Дубов.

— Ну как же! Такой скромный, простой человек, и не подумаешь, что приближен к семье Его Императорского Величества. Помню, совсем недавно на литературном вечере у Зизи Волконской подходят ко мне Жуковский с Пушкиным, и Александр Сергеич говорит: «Наталья Кирилловна, рассудите наш спор…» Баронесса вздохнула. — В тот вечер я в последний раз видела Дмитрия Веневитинова. Говорят, он был до безумия влюблен в хозяйку и отравился, так и не дождавшись взаимности…

Похоже, Наталья Кирилловна всерьез увлеклась рассказами о литераторах двадцатых годов девятнадцатого столетия, которые были для нее куда реальнее и живее, чем для Дубова — Белая Пуща, Новая Ютландия и все их обитатели. Василий и Иван слушали ее со все возраставшим изумлением, даже Чумичка и водяной жадно внимали баронессе, хотя им-то уж имена Веневитинова и Зинаиды Волконской ни о чем не говорили. Просто история была уж очень трогательная.

Заслушавшись, гости корчмы даже не сразу и заметили, как дверь вновь опрокинулась и внутрь вошел еще один посетитель — ни кто иной как собственной персоной господин Грендель. Уже по одному взгляду можно было определить, что он слегка не в себе — бывший оборотень двигался как в полусне и что-то вдохновенно бормотал себе под нос.

— Господин Грендель! — радостно окликнул его боярин Василий. — Какими судьбами?

— А? Что? — заозирался Грендель. — О господи, где это я?

— В корчме, вестимо, — сообщил водяной.

— Зачем я здесь? — задался Грендель новым вопросом. — Ведь я шел… Куда ж я шел? Куда я путь держал?.. А, вспомнил! Я шел в чертоги господина Беовульфа, дабы своею новой поэмой, кою сочинял весь нынешний день, поднять боевой дух наших доблестных рыцарей перед походом на королевский замок!

— Эка хватил, батюшка! — проскрипел корчмарь, только что незаметно появившийся в обеденной зале с кипящим самоваром и скромной закуской. Замок-то королевский уж взят.

— Ну вот, опять я опоздал, — пригорюнился поэт, присев за стол.

— Это бывает, — ласково заметила Наталья Кирилловна. — Помните, как у Александра Сергеича Грибоедова — «Шел в комнату, попал в другую».

— Вы и Грибоедова знавали? — живо заинтересовался Иван Покровский.

— Неоднократно видела его прямо как вас теперь, — радостно закивала баронесса. — Он даже играл на фортепьянах свой вальс и спрашивал моего мнения. Погодите, да вот этот. — Наталья Кирилловна довольно приятным голосом напела знаменитый вальс Грибоедова. — Знаете, ведь цензура не пропустила его комедию к постановке на театре, и мы собирались устроить любительский спектакль. Представьте, я должна была играть Хлестову: «Не мастерица я полки-то различать…» Государь отправил Александра Сергеича с дипломатической миссией в Персию, и вот, будучи проездом в Тифлисе, он безумно влюбился в тамошнюю первую красавицу Нину Чавчавадзе и сделал ей предложение! Такая романтическая история… Я так хотела бы, чтобы они жили долго и счастливо и чтобы Александр Сергеич порадовал нас новыми, не менее гениальными произведениями.

Заметив, что Дубов что-то хочет сказать, и догадавшись, что именно, Иван поспешно заговорил сам:

— Не будем о печальном. Господин Грендель, может быть, вы познакомите нас со своею новой поэмой? Полагаю, что мы сможем оценить ее по достоинству.

Грендель встал и, устремив взор куда-то в бесконечность, далеко за ветхие стены придорожной корчмы, начал чтение:

— За дело верное, святое,За нашу попранную властьНа иго вражеское злоеНаправим праведную страсть…

Иван-царевич слушал внимательно, профессионально отмечая поэтические достоинства и недостатки сего произведения искусства. Наталья Кирилловна понимающе глядела на вдохновенного чтеца — должно быть, он напоминал баронессе тех стихотворцев, в обществе коих она вращалась долгие годы. А Василий, мало вникая в выспренные слова поэмы, думал о том, что свою миссию в Новой Ютландии они с Надей и Иваном Покровским выполнили и пора возвращаться домой, в свою действительность, в родной Кислоярск.

«В замке теперь, должно быть, пир горой, — размышлял Василий. — И Наденька там. Что же, пускай празднует на здоровье — это ведь ее день. Или даже звездный час, каких не много случается в жизни. А завтра — в обратный путь…»

— У меня ковер-самолет в заначке, — как бы подслушав мысли боярина Василия, вполголоса сказал Чумичка.

Василий кивнул. И тут же поймал себя на мысли, что охотно остался бы еще погостить в этом странном мире, где даже самые отъявленные злодеи казались почти что приличными и благородными людьми на фоне того отребья, с которым ему порой приходилось иметь дело дома. И которое, увы, сумело пролезть и сюда, в страну печальных королей, Прекрасных Дам и сентиментально-благородных рыцарей.

Праздничный вечер в королевском замке был в полном разгаре. Однако никто не выходил за рамки благопристойности — и хотя вина на столе было хоть отбавляй, но рыцари употребляли его в меру. К тому же ради такого случая королевские повара приготовили замечательные закуски, которые смягчали возможное воздействие вина. Ну и, разумеется, рыцарей сдерживало присутствие двух Прекрасных Дам: Надежды Чаликовой и будущей Ново-Ютландской королевы Катерины, которая сидела во главе стола рядом с Александром, понемногу осваиваясь в непривычной обстановке. Третья Дама княжна Марфа — отсутствовала. По вполне понятной причине ей было не до пирований и уж тем более не до стихотворных опусов, коими мадам Сафо, синьор Данте, господин Ал-Каши и остальные поэты потчевали почтеннейшую публику в перерывах между закусками.