Клайв Льюис - Мерзейшая мощь

— Да, нелегко с ним, — сказал Димбл на следующий день.

— Ты очень устал, Сесил, — забеспокоилась его жена.

— Он… с ним трудно говорить. Понимаешь, эпоха важнее, чем мы думали.

— Я заметила, за столом. Надо было догадаться, что он не видел вилки… Сперва мне было неприятно, но он так красиво ест…

— Да, он у нас джентльмен в своем роде. И все-таки… нет, ничего.

— А что было, когда вы разговаривали?

— Все приходилось объяснять, и нам, и ему. Мы еле втолковали, что Рэнсом не король и не хочет стать королем. Потом, он никак не понимал, что мы не британцы, а англичане… он называет это «саксы». А тут еще Макфи выбрал время, стал объяснять, в чем разница между Шотландией, Ирландией и Англией. Ему кажется, что он — кельт, хотя он такой же кельт, как Бультитьюд. Кстати, Мерлин Амвросий изрек о нем пророчество.

— Какое?

— Что еще до Рождества этот медведь совершит то, чего не совершал ни один медведь в Британии. Он все время пророчествует, кстати и некстати. Как будто это зависит не от него… Как будто он и сам больше не знает… просто поднялась в голове заслонка, он что-то увидел, и она опустилась. Довольно жутко.

— С Макфи они ссорились?

— Да нет. Мерлин не принимает его всерьез. Кажется, он считает его шутом Рэнсома. А Макфи, конечно, непреклонен.

— Говорили вы о делах?

— Более или менее. Нам очень трудно понять друг друга. Кто-то сказал, что у Айви муж в тюрьме, и он спросил, почему мы не возьмем тюрьму и не освободим его. И так все время.

— Сесил, а будет от него польза?

— Боюсь, что слишком большая.

— То есть как это?

— Понимаешь, мир очень сложен…

— Ты часто это говоришь, дорогой.

— Правда? Неужели так же часто, как ты говоришь, что у нас когда-то были пони и двуколки?

— Сесил! Я сто лет о них не вспоминала.

— Дорогая моя, позавчера ты рассказывала об этом Камилле.

— О, Камилле! Это другое дело. Она же не знала!

— Допустим… ведь мир исключительно сложен…

Оба они помолчали.

— Так что же твой Мерлин? — спросила м-сс Димбл.

— Да, ты замечала, что в мире абсолютно все утончается, сужается, заостряется?

Жена ждала, зная по опыту, как разворачивается его мысль.

— Понимаешь, — продолжал он, — в любом университете, городе, приходе, в любой семье, где угодно, можно увидеть, что раньше было… ну, смутнее, контрасты не так четко выделялись. А потом все станет еще четче, еще точнее. Добро становится лучше, зло — хуже; все труднее оставаться нейтральным даже с виду… Помнишь, в этих стихах, где небо и преисподняя вгрызаются в землю с обеих сторон… как это?.. «пока не туру-рум ее насквозь». Съедят? Нет, ритм не подходит. «Проедят», наверное. И это с моей памятью! Ты помнишь эту строку?

— Я тебя слушаю и вспоминаю слова из писания о том, что нас веют, как пшеницу.

— Вот именно! Быть может, «течение времени» означает только это. Речь не об одном нравственном выборе, все разделяется резче. Эволюция в том и состоит, что виды все меньше и меньше похожи друг на друга. Разум становится все духовней, плоть — все материальней. Даже поэзия и проза все дальше отходят одна от другой.

С легкостью, рожденной опытом, Матушка Димбл отвела опасность, всегда грозившую их беседам.

— Да, — сказала она. — Дух и плоть. Вот почему таким людям, как Стэддоки, не дается счастье.

— Стэддоки? — удивился Димбл. — Ах, да, да! Это связано, конечно… Но я о Мерлине. Понимаешь, в его время человек мог то, чего он сейчас не может. Сама Земля была ближе к животному. Тогда еще жили на Земле нейтральные существа…

— Нейтральные?

— Конечно, разумное сознание или повинуется Богу, или нет. Но по отношению к нам, людям, они были нейтральны.

— Это ты про эльдилов… про ангелов?

— Слово «ангел» не однозначно. Даже ойярсы не ангелы в том смысле, в каком мы говорим об ангеле-хранителе. Строго терминологически, они — силы. Но суть в другом. Даже эльдилов сейчас легче разделить на злых и добрых, чем при Мерлине. Тогда на Земле были твари… как бы это сказать?.. занятые своим делом. Они не помогали человеку и не вредили. У Павла об этом говорится. А еще раньше… все эти боги, феи, эльфы…

— Ты думаешь, они есть?

— Я думаю, они были. Теперь для них нет места, мир сузился. Наверное, не все они обладали разумом. Одни из них были наделены очень смутным сознанием, вроде животных. Другие… да я не знаю! Во всяком случае, среди них жил такой вот Мерлин.

— Даже страшно становится…

— Это и было страшно. Даже в его время, а тогда это уже кончалось, общение с ними могло быть невинным, но небезопасным. Они как бы сортировали тех, кто вступал с ними в контакт. Не нарочно, они иначе просто не могли. Мерлин благочестив и смирен, но чего-то он лишен. Он слишком спокоен, словно ограбленная усадьба. А все потому, что он знал больше, чем нужно. Это как с многоженством. Для Авраама оно грехом не было, но мы ведь чувствуем, что даже его оно в чем-то обездолило.

— Сесил, — спросила м-сс Димбл, — а это ничего, что Рэнсом использует такого человека? Не выйдет ли, что мы сражаемся с Беллбэри их же оружием?

— Нет, — сказал Димбл. — Я об этом думал. Мерлин и Беллбэри противоположны друг другу. Он — последний носитель старого порядка, при котором, с нашей точки зрения, дух и материя были едины. Он обращается с природой, словно с живым существом, словно улещивает ребенка или понукает коня. Для современных людей природа — машина, которую можно разобрать, если она плохо работает. Но еще современней — институт. Он хочет, чтобы ему помогли с ней управляться сверхъестественные… нет, противоестественные силы. Мерлин действовал изнутри, они хотят ворваться снаружи. Скорей уж Мерлин воплощает то, что мир давно утратил. Знаешь, ему запрещено прикасаться заостренным орудием к чему бы то ни было живому.

— Ах, Господи! — воскликнула м-сс Димбл. — Шесть часов! А я обещала Айви придти на кухню в четверть шестого. Нет, ты не иди.

— Удивительная ты женщина, — покачал головой Димбл. — Тридцать лет вела свой дом, а как прижилась в этом зверинце!

— А что тут такого? — удивилась м-сс Димбл. — Дом и Айви вела, а ей хуже. У меня хоть муж не в тюрьме.

— Ничего, — утешил ее Димбл. — Подожди, пока Мерлин Амвросий начнет действовать.

Тем временем Мерлин и Рэнсом беседовали в синей комнате. Рэнсом лежал на тахте, Мерлин сидел в кресле, ровно поставив ноги и положив на колени большие бледные руки, словно деревянная статуя короля. Одежд он не снял, но под ними ничего не было — он страдал от жары и боялся брюк. После купания он потребовал благовоний, и ему купили в деревне бриллиантин. Теперь его борода и волосы испускали сладкий запах. Мистер Бультитьюд так упорно стучался в дверь, что ему открыли, и он сидел поближе к волшебнику, жадно поводя носом.