Виктор Гончаров - Под солнцем тропиков. День Ромэна

— Подождите, Бобби. Отпустите швейцара до завтра. Посплетничайте ему на нас, что мы занялись с хозяином пьянкой и пропьянствуем всю ночь. Сами же вы останьтесь в швейцарской за швейцара. Никого не принимать.

Бобби ушел, провожаемый остекленевшим взором Брумлея.

— Это еще не все, — любезно предупредил хозяина. Бамбар-биу. — Я обещал некоторым темнокожим дурачкам, которых вы любите… эксплуатировать, что завтра область Ковровых Змей будет очищена от ваших овечек. Надо известить об этом вашего приказчика… ну, скажем, по радио…

— Скажите мне одно, — вдруг прохрипел Брумлей, — вы убьете меня сегодня?

— Никак нет, — Бамбар-биу сверкнул голубыми глазами и сделал обаятельную улыбку, — я буду глупцом, если убью вас. Поднимется возня, и, пожалуй, еще вздумают аннулировать наши сегодняшние совместные распоряжения. Даю вам честное слово коммуниста, вы останетесь жить.

— Я вам верю, — прохрипел Брумлей.

Услышав в монологе анархиста слово «коммунист», которое на всех языках одинаково, Петька вспомнил разоблачения австралийских пионеров.

— Бамбар, — насупившись, сказал он, — пожалуйста, не выдавай себя за коммуниста. Это неправда.

— Ха-ха-ха. С каких это пор, Петух, ты стал понимать английский язык? Но я и не говорил ничего подобного.

Петька пробурчал про себя что-то, но бывшему другу своему на этот раз не поверил.

Снова голос анархиста стал сухим и жестким:

— Мистер Брумлей, как зовут вашего приказчика?

— Мартин Оверлонг, — не смигнув под колким взглядом Бамбар-биу, отвечал тот.

— Великолепно. Вы сейчас вызовете его и передадите ему свое распоряжение.

— Можно? — Брумлей показал, что он хочет извлечь свое грузное тело из кресла.

— Пожалуйста, — Бамбар-биу поднялся одновременно с ним.

— Петя, иди с нами и следи зорко. Мы сейчас будем разговаривать с приказчиком мистера Брумлея, тем, что остался в долине Ковровых Змей.

Радио-передаточный и радио-приемный аппарат находились тут же, в углу обширного кабинета. Под контролем оружия Брумлей привел и тот и другой в рабочее состояние, потом, обернувшись, грубовато спросил:

— Что передавать?

Бамбар-биу обратился к пионеру:

— Ты как-то хвастал, что знаешь радио-дело. Я в нем — ни бельмеса. Скажи: он все правильно сделал?

— Нет, Бамбар, — отвечал Петька, следивший ревнивым оком за манипуляциями овцевода-капиталиста с двумя роскошными шестиламповыми аппаратами. — Можно сказать, он ничего не сделал.

— Так сделай ты.

Брумлей позеленел, когда увидел, что его уловка не удалась. Петька верной привычной рукой (не он ли организовал радио-кружок у себя в отряде?) отключил антенны от земли — они стояли на грозовом переключателе, проверил заземление и пустил ток в лампочки.

— Все готово, — сказал он, — только я не знаю, на какой волне он обычно разговаривает.

— Ну, уж этого и я не знаю. Ты спец, ты и мерекай.

— Я думаю, что та волна, на которую сейчас настроена антенна, и есть эта волна, — догадался Петька. Бамбар-биу удовлетворился этим.

— Мистер Брумлей, — сурово сказал он, — передайте своему приказчику, чтоб завтра утром он перегнал стада с земли Ковровых Змей на какую вам будет угодно землю. Позвольте… Передавать вы будете не Мартину Оверлонгу, а Тому Следжу, потому что Мартин Оверлонг — это мэр Ист-Элиса (вы немного ошиблись), а Том Следж — ваш приказчик, его документы у меня в кармане. Ясно?

— Да уж еще бы…

Брумлей стал перед микрофоном и подряд несколько раз прокричал…

— Алло, алло, алло… Том Следж. Том Следж. Том Следж… Говорит Якоб Брумлей. Слушайте, слушайте, слушайте.

Вскоре в рупоре телефона послышались Петьке знакомые звуки, будто рвал кто бумажную ткань. Затем искаженный усилителями голос прокартавил оттуда:

— Следж у аппарата. Следж слушает. Что угодно мистеру Якобу?

Тогда, косясь на дырочки маузеров, Брумлей отдал в микрофон приказ перегнать стада завтра на рассвете через перевал в город. Когда голос в рупоре выразил на этот счет сомнение, Брумлей буркнул ему «коммерческая операция».

— Больше половины овец падет за дорогу, уважаемый громила, — сумрачно доложил он, дождавшись из рупора подтверждения о хорошей слышимости приказа.

— От этого вы не разоритесь, уважаемый мешок с деньгами.

Они вернулись к столу, и Бамбар-биу, язвязь улыбками, попросил упавшего духом хозяина позвонить в швейцарскую.

— В швейцарскую? — недоверчиво переспросил тот.

— Да. В швейцарскую. Мистер Брумлей солгал мне о фамилии приказчика, я ему солгал о звонке: звонок прекрасно действует.

— Ну-ну, — только и выговорил хозяин, нажимая кнопку звонка.

— Бобби, — сказал Бамбар-биу явившемуся камердинеру, — вы сейчас получите свое жалованье и наградные к нему в размере 500 долларов — кажется, вы нуждались именно в этой сумме? Получив, ждите нас в швейцарской… Сэр, будьте добры раскошелиться…

— Но это же грабеж! Форменный грабеж! — вскричал Брумлей, окрашиваясь апоплексической кровью до макушки, — не дам ни копейки.

— Тогда я возьму назад свое слово и вместо пятисот долларов заберу все.

Трясущимися руками Брумлей открыл письменный стол, достал бумажник и отсчитал 50 долларов жалованья и 500 «наградных».

— Видит бог, — простонал он, — вы меня разоряете, — и неловким движением постарался скрыть внутренность туго набитого бумажника.

Петька, все время сидевший молча, вдруг крякнул и заговорил, — заговорил на языке Урабунна:

— Брумлей понимат Урабунна?

— Так-так, — насторожился тот, — понимаю.

— Так-так, — насторожился и Бамбар, — что-то ляпнет мой способный сынишка…

Способный сынишка ляпнул:

— Бамбар-биу не есть коммунист. Коммунисты не занимаются озорством. Бамбар-биу анархист… с разбойной повадкой.

— Заткнись, Пе-тух! — словно поп с амвона, возгласил анархист.

— Заткнись сам! — ощетинился Петька, покраснел и, растеряв в гневе все урабуннские слова, выпалил по-русски:

— Головотяп.

Брумлей с интересом следил за их препирательством, но Бамбар-биу, сжав челюсти, оборвал круто:

— О головотяпстве поговорим после. Сейчас ты подстрелишь Брумлея, чтобы обезвредить его на три часа.

— Как бы не так. Стану я руки марать.

— Пионер. Не заставляй меня дырявить эту тушу револьверными пулями. Живо…

Петька засопел и выстрелил. Брумлей, чаявший крупной ссоры между анархистом и «сыном» анархиста, сразу оплыл в кресле, свесив голову набок и опустив синюшные веки на синюшные щеки.