Владимир Брагин - Искатель утраченного тысячелетия

Крепко расцеловав тюремного врача, я побежал к шхуне. Темным силуэтом рисовалась она под звездным небОхМ в океане.

ПОСЛЕДНЕЕ СВИДАНИЕ В СЛАВСКЕ

Почерк доктора Климова особенно неразборчив. Листы были испещрены затеками и пятнами – на них сохранились лишь отдельные строчки. Больше недели я работал с лупой и восстановителями.

Из хаоса косых бледных букв, перечерков, темных пятен мне удалось извлечь описание последнего ночного прихода Веригина к своему другу в Славске.

Беседа доктора Климова и Веригина

(В пересказе автора)

Осенний ненастный вечер в захолустном городке Славске. Квартира доктора Климова. Густые сумерки.

– Моя задача, – говорил Веригин, – отнять у природы спрятанное ею тысячелетие.

– А где же оно спрятано? – спрашивал доктор Климов.

– В клетке растений. Секвойи. Баобаба. Конической сосны. Еще Радищев…

– Какой Радищев? – перебил Климов. – Ты говорил о растительной клетке – и вдруг Радищев.

– Да! Да! Гениальный создатель «Путешествия из Петербурга в Москву» догадался, открыл и сказал: «…растение есть существо живое, а может быть, и чувствительное, но чувствительность сия есть другого рода… хотя в растениях чувствительность не явна… но согласиться нельзя, чтобы обращение соков действовало в них по простым гидростатическим правилам. В них существует истинная жизнь». Так вот, доктор, – продолжал Веригин. – Я научился понимать язык растений. Мне надо было договориться с растениями.

– Договориться с растениями? Как так? О чем?

– О чем? О том, как познать тайну долголетия, которая заключена в их клетке. А как договориться? Очень просто: задавать вопросы и получать ответы.

– Что они тебе открыли?

– Еще не открыли. Но помогут открыть тайну долголетия.

– Скажи: как ты научился понимать язык растений?

– Больной ангиной – чем он полощет горло?

– Известное дело: календулой – настоем ноготков. Но при чем тут это?

– То-то и оно. Возьми у ноготков первый урок языка растений. Я его получил, когда случайно плеснул кипятком на ноготки. И тут я подметил странное движение: цветки стали судорожно открываться и закрываться. Клетки их говорили: «У нас смертельный спазм. Мы умираем». И цветки увяли. Я стал присматриваться к другим растениям. Изучать их язык. И они рассказывали о себе: когда утомлены, когда возбуждены, когда хотят спать, какого яда боятся. Молчаливы и бессловесны они, растения, для тех, кто не понимает их языка. Никто не сомневается, что на миллионы и миллионы лет растения старше животных и человека. И только растения «знают» о всех тайнах Вселенной. Никто никогда не видел мертвым аргентинское омбу. Оно никогда не болеет. Вечно молодое, оно бессмертно. В его клетке сохранена тайна долголетия, которого человек лишен. Освоит человеческий организм его клетку или клетку конической сосны – будет жить тысячу лет. А то и более. Вот я и…

Наступило молчание. Чуть слышно подвывал ветер в печной трубе.

Доктор зажег лампу. Поправил фитиль!

– А ведь славно горит лампа!

– Да, при лампе куда лучше, чем при свече, – сказал Веригин, прислушиваясь к ветру и к мерному долгому стуку дождевых осенних капель о крышу домика.

– Вот закончу опыты с клеткой растений на лягушках… на крысах… на себе… – задумчиво, как бы про себя, произнес Веригин.

– Ты в своем уме? Хватит с тебя крыс, лягушек и головастиков, а себя трогать не смей!

– А врачи – Уайт? Рене Деженет? Бюлар? Клот? Алоис Розенфельд…

– Знаю, знаю. Все они прививали себе чуму.

– Чтоб ее победить.

– И все они умирали…

– Неправда. Рене Деженет не умер. Авось и я не умру. Кое-что я уже подметил: после моей инъекции старая крыса как бы прихворнула день, другой, третий, а потом стала молодеть, седина исчезла, движения стремительные, глаза блестят. Ты говоришь – отказаться от опыта над собой… Растения научились из воды и углекислого газа с помощью солнца создавать свою жизнь. И вот сегодня я беру у растения те его качества, особенности, которые обеспечили ему тысячелетнюю жизнь. Пробую на животных. Проверяю: получается, самую малость. Пока. А там… дальше… Нет! От опыта над собой не откажусь!

– Дмитрий! Ты забыл: ведь ты там один. Вдруг неудача… нечаянный случай… помеха какая-то. Нет! Не позволю. А если все же приступишь к опытам над собой – предупреди. Соберусь в путь. Приеду… Давай пить чай. – И доктор протянул руку к чайнику. – Ох! Чуть не забыл! – вздохнул он. – Получай. – И вручил Веригину пакет с сургучной печатью.

Веригин широко улыбнулся:

– Прислали! Спасибо! Семена! Буду выращивать вечноживущие растения.

– Все фантазии твои, Дмитрий! Пей чай.

Наступило молчание. Только самовар, остывая, пел свою песенку. Края фитиля в лампе покраснели. Керосин, видно, был на исходе.

Тихий голос Веригина прервал молчание:

– Доктор! Сегодня, может быть, наша последняя встреча.

– Ты что, Дмитрий Дмитриевич!

– Ничего.

– Понимаю. Ты думаешь об опыте над собой…

– Ведь может статься, что тогда я уже буду не я.

– Так, так. Мало того, что готовишь опыты над собой, – не ждет ли тебя еще иное бытие! Ты – и в то же время не ты. Впрочем, приемлю тебя в любом виде, если к тому времени жив останусь.

Веригин встал:

– Что ж, пора… Прощай, доктор. Спасибо! За все спасибо. И не забудь: в нашем тайнике закопаю последнее, что надо передать в Москву.

– Да, да, Дмитрий Дмитриевич! Спокоен будь. Наведаюсь. Ах, что ж это! – воскликнул доктор. – Я пел все «чай да чай», а накормить тебя не накормил.

– Ничего! За все спасибо… спасибо, – тихо ответил Веригин. – Пора в дорогу.

Дождь перестал. Скользкие доски тротуара колебались, изгибались, уходили в грязь. Веригин шел впереди, ступая очень осторожно. Небо уже начинало очищаться от туч. Показывалась и вновь скрывалась луна.

– Смотри, какое побоище затеяли облака около луны, – сказал Веригин и тут же поскользнулся, но ухватился за частокол. – Каково! «Победитель смерти», а чуть не носом в грязь!

– Осторожно! – забеспокоился доктор.

– Плохая примета, – рассмеялся Веригин.

– Веришь в приметы, Дмитрий Дмитриевич?

– Приметы? Их нет, есть только скверные тротуары. И еще темь и грязь – сплошные происки природы, – снова рассмеялся Веригин и замолк.

Так дошли до окраины Славска.

– Ну, прощай, доктор!

Они обнялись и минуту стояли молча.

Веригин ушел.

Доктор долго смотрел ему вслед. Он слышал, как чавкала грязь под сапогами Веригина. Где-то залаяла собака. Стихла. Ей ответили другие. На все лады. В этой разноголосице доктор различил, как одна из собак остро и тонко почти беспрерывно лаяла. И этот почти не прекращающийся лай перешел в надрывный вой. Все собаки вдруг замолчали. Прислушивались к вою? А потом то одна, то другая стали подвывать…