Брайан Олдисс - Малайсийский гобелен

— Черт бы тебя побрал. Я уже сто раз отработала твою поддержку.

— Отличный способ ты избрала на этот раз! — в голове гудело. — Ты очень игрива.

— Я уже достаточно наигралась.

— Кто же этот счастливчик, обладающий твоим неразделенным вниманием и для которого разделяются твои ножки?

— Мне нужно возвращаться. Как бежит время! Ускорим шаг, ты, чудовище.

Мы шли по мосту. Только каблучки сверкали из-под ее юбки, которую она постоянно приподнимала, чтобы уберечь от уличной грязи. Она молчала, замкнувшись в себе. Я наблюдал за окружающим миром и думал о его целесообразности, о благоразумии людей, которые постоянно чем-то заняты. Они гуляли, трудились или просто плевали с парапета моста в воду — как это делали двое черномазых, чтобы развлечь своего ребенка. Опершись на дверной косяк, некий бродяга крутил за динарии фонограф. Когда мы проходили мимо, он снял шляпу, иронично приветствуя Ла Синглу.

— У тебя какие-то странные друзья, — заметил я.

— Этот человек всегда приходит на мои выступления. Сейчас он просто оборванец, без гроша в кармане, но однажды он объяснился мне в любви такими прекрасными и глубоко прочувствованными словами, каких я никогда не слышала.

— Ты ответила ему взаимностью?

— Бедняга, не смог распорядиться ни своим наследством, ни чувствами. У него было солидное состояние. Теперь он на бобах. Как ты видишь, он бродит по улице и крутит фонограф. Говорят, поставляет мальчиков для извращенцев, а его блистательные родители покоятся в мраморной гробнице на берегу канала Савуарди.

— Если бы мне пришлось выбирать — играть на фонографе или покоиться в мраморной могиле, я бы поступил как он. У его знатных родителей скверное дело.

Она устало поглядела на меня:

— Не забывай, что я наизусть знаю все комедии, откуда ты черпаешь свои шутки.

— Вот уж не могу поверить — говорят, что ты часто забываешь свои слова на сцене.

— Периан, дорогой, мы с тобой одного возраста и родились под одним знаком, и все же мой слегка больший жизненный опыт позволяет дать тебе несколько советов. Нужно относиться к делам серьезно. Испытай страдание и ты поймешь страдания других людей.

Мы были почти у ее дома. Я замедлил шаг и скороговоркой ответил:

— Что, я должен разрыдаться прежде, чем ты поверишь в мои страдания? У меня есть девушка, которая значит для меня все, и я хочу быть верным ей, а искусительницы, вроде тебя, этому препятствуют. Ты принимаешь раскованную манеру поведения за легковесный характер. Здесь, внутри, достаточно страданий, чтобы рассмешить даже сову, — и я, ударив себя в грудь, сам рассмеялся, подумав, что сказанное мной очень близко к истине.

Купающийся в ароматах Цветочного квартала дом Кемперера был окружен специфической мягкой аурой, характерной для улиц с зажиточным населением. Во дворе все было как обычно — рвущиеся с цепи, рычащие псы, сломанные кареты, меланхолический Альберт в своей клетке и множество ожидавшего аудиенции Кемперера народа. Редким был тот день, когда во дворе Кемперера не толпились просители, которых, в свою очередь, тоже осаждали с просьбой о милостыне вконец разорившиеся актеры, антрепренеры и просто нищие. Поззи Кемперер был в своем роде влиятельным лицом.

Сегодня у слоняющихся по двору бездельников были какие-то особенно отвратительные рожи. Ла Сингла смотрела на них с ужасом.

В большой комнате стол был отодвинут в сторону, чтобы дать место толпящемуся народу. Сразу можно было сказать, что готовится новая постановка: дом был превращен в склад. Вещей было много, а порядка мало. Во всех комнатах и коридорах валялись декорации и костюмы, которые, по мысли Кемперера, могли пригодиться в новом спектакле. Несколько комнат были забиты актерами и бедными родственниками. Поззи обладал добрым, хотя и вспыльчивым нравом, но хозяином был никудышным. Поэтому гости постоянно менялись: одни с лестью на устах приходили, другие с угрозами уходили.

Центром и истоком всей деятельности был Поззи Кемперер, суетливый и неугомонный. Он жестикулировал, рычал, как пес, расхаживал с важным видом в сбившемся парике, комнатных туфлях и ж идете. Он извергал потоки слов и брызгал слюной. Он выглядел забавным и, вместе с тем, опасным для окружающих.

Когда мы вошли в дом, он давал представление с самим собой в главной роли. Увидев Ла Синглу, он сделал небольшую паузу и метнул на нее такой взгляд, от которого застыла бы кровь даже у кинжалозуба, затем снова запрыгал вокруг тощего незнакомца, одетого в длинный плащ. Рядом с незнакомцем стоял человекоя-щер, держа на привязи двух красивых черных пантер.

Изможденный странник загробным голосом твердил одно и то же:

— Эти животные действительно привезены из далекого Востока.

— Уходи, говорю тебе, забери этих тварей обратно на Восток! — визжал Кемперер.

— Сир, они выросли в орхидейных лесах Бамбулы.

— Запрячь их в свою Бамбулу снова или куда хочешь, только убери их отсюда! Отведи их в зверинец у Западных Ворот. Там берут всех, у кого есть шерсть на теле, даже самых шелудивых. Только убери их поскорее, пока ими не провонял весь дом, и пока они не сожрали моих актеров. Они голодные посмотри, как они облизываются и зыркают по сторонам! Вон! Вон!

От скуки или от запора звери начали зевать, высовывая длинные языки. Странник снова заговорил заунывным голосом:

— Сир, я поставляю зверей царствующим дворам всего мира — от Сиракуз на юге до Мальме на ужасном севере. И там с радостью принимают гораздо худших животных — не таких чистеньких и смышленых, как эти две кошечки. Я смею заверить вас, что животные придают живость любому представлению. Это истинная правда, сир, и слова мои идут из глубины моего сердца.

— Да хоть из глубины твоих сапог, мне это безразлично! Убирайся! Мне не нужны львы для представления! Чтобы они мне декорации обмочили? Да никогда! Вон!

Он подозвал одного из помощников, тот приблизился и стал производить движения руками. Слегка заинтересовавшись, одна из пантер несколько подалась вперед — Кемперер, взывая о помощи, упал назад, прямо на руки Ла Синглы, которая тоже закричала. Ее крик был намного громче и мелодичней.

Костлявый человек повернулся, кивнул своему помощнику и они торжественно удалились. Пантеры последовали за ними, как собаки. Их прохождение через двор сопровождалось криками ужаса нищих, воплями Альберта и яростным лаем собак.

За всем происходившим наблюдали несколько моих друзей, среди которых был Портинари. Я подошел к нему и похлопал по плечу. Де Ламбанта здесь не было.

— Ты один под пышным небом, — процитировал я.