Геннадий Прашкевич - Малый бедекер по НФ

13

Розы вьющиеся, чайные, всех цветов.

Тропическая духота. Влажно сердце заходится.

Русская речь с неправильными оборотами. В Дурмени даже русские писатели хитро говорят. Что зря губами шлепать, скажи сразу: персик. Томительная национальная музыка. Нет никакой воды, пересохшая пыльная земля, чинара, взметнувшаяся в углу сада, как немой взрыв. Поэт после банкета — плохо мыслящий тростник, колеблемый алкоголем. И везде арыки — вода льется, звенит. И везде сухо и мертвенно или, наоборот, затоплено жизнью. Чайнички, пиалушки, желтые, как солнце, лепешки. У кого совесть чиста, у того и лицо прекрасно. Опять розы, лепестки, яркие маки, черешни в желтых и в красных ягодах, тутовник, фантастически запутанный — как колючая проволока, молнии без дождя, люди на полях, мелькающие серпы. Конечно, и кетмени мелькают те самые, что необходимы для возделывания высохших почв Марса. Простые полосатые халаты, кирзовые сапоги, скворцы, вороны.

Сова ухает.

Голос бухарского еврея.

Меймонда:Царице города Рея — Саидабегим! Предлагаю впредь перед каждым молением произносить мое имя, выпустить монеты с моим именем, платить мне налоги. В противном случае я силой опустошу, ограблю, сожгу, превращу в прах твой цветущий город. Великий султан Махмуд сын Себук Тегина Газнави!

Саидабегим(возмущенно}: Султан Махмуд ежегодно ходит на Индию, он решил теперь напасть на нас! (Помолчав, гордо): Пойдите и скажите султану Махмуду: в ту пору, когда был жив мой муж, я всегда опасалась нашествия султана Махмуда на город Рей. Но теперь, когда моего мужа нет в живых и господствовать приходится мне, я чувствую глубокое облегчение. Ведь если жестокий султан Махмуд нападет на мой город, я не сдамся, я прикажу драться. И последствия этой войны могут оказаться двоякими. Ведь одно войско обязательно потерпит поражение. Тогда, если победит мое войско, я заявлю на весь мир, что победила самого султана Махмуда, раньше победившего сто стран. Если же победит султан Махмуд, ему нечем будет похвастаться. Разве победа над женщиной приносит славу? Все только и скажут, пожав плечами: вот султан Махмуд победил женщину.

Синие горы, синее небо.

До Кабула от Дурмени ближе, чем до Хорезма.

Бухарский еврей Арон Шаломаева взял себе красивый псевдоним — Фидои. Но в писательский билет глупая секретарша, конечно, вписала — Фидон. Имя как бы еще сохранило философский оттенок, но приобрело туповатую азиатскую насмешку. Интересно, в Тель-Авиве, куда укрылся в конце концов Арон Шаломаев, указанная пьеса ставится под псевдонимом Фидои или Фидон?

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ

А поэта Ким Цын Сон в быту называли Владимиром Сергеевичем.

Он был крупный, круглоплечий, как сивуч. Широкое лицо, как в шрамах, в морщинах. В Южно-Сахалинске Владимир Сергеевич жил на улице Космонавта Поповича. Когда я появлялся в доме, Ким Цын Сон встречал меня словами: «Хозяин пришел!»

Но хозяином был он.

Я просто переводил стихи, которые мне нравились.

Стихи не могли не нравиться, потому что Ким Цын Сон был настоящий поэт.

Писал он по-корейски, вырос в Средней Азии, говорил на русском — Россия любит все перемешивать. Невозможно адекватно переложить на чужой язык графику иероглифа, ведь в самих его начертаниях скрыт особый смысл. Но можно передать интонацию.

Маленький краб, выбиваясь из сил,

тщетно старается к морю пробраться…

Горькая участь: зеленой волной

выброшен в камни, опутан травой,

брошен в песках -

задыхаться.

С четырех лет (родился он в 1918 году) без отца, с десяти — без матери.

Я узнал об этом уже после смерти Владимира Сергеевича — от Зои Иннокентьевны, его вдовы. Вырастила будущего поэта родная тетка. Учился в корейской школе, с четырнадцати лет начал зарабатывать на жизнь. В 1937 году разделил судьбу всех других дальневосточных советских корейцев. Сейчас мало кто помнит постановление СНК СССР, ЦК ВКП(б) от 21.08.37 за № 1428—326 «О выселении корейского населения пограничных районов Дальневосточного края в Среднюю Азию».

Окончив иностранное отделение Кзыл-ординского пединститута (как бы чудо произошло), Ким Цын Соне 1946 года жил в Ташкенте, дышал его сухим воздухом. Там же (второе чудо) издал первые книги. Там же был принят в Союз писателей СССР (чудо третье — по разнарядке). До 1953 года дальневосточные корейцы находились на положении спецпереселенцев, им запрещалось перемещаться по стране, они не имели гражданских прав. Только в 1955 году корейцам разрешили вернуться на Дальний Восток.

Как тогда я взволнован, о море!

Тридцать лет для тебя, что за срок?

Только вот…

Кожу сморщило время,

валуны превратило в песок…

В Южно-Сахалинске Владимир Сергеевич работал заместителем главного редактора корейской газеты «По ленинскому пути». В 1969 году по приказу первого секретаря Сахалинского обкома партии П.А.Леонова в приказном порядке была закрыта единственная на весь остров корейская школа. На партийном собрании Ким Цын Сон резонно заметил: «Если закрыли единственную корейскую школу, то кто в будущем будет читать единственную корейскую газету?»

Секретарю обкома эти слова страшно не понравились.

А тут еще в корейской газете по случаю празднования 20-летия со дня образования КНДР появилась редакционная статья, в которой говорилось, что Корея получила свободу благодаря своей народной армии. Ответственность за статью нес Ким Цын Сон, заместитель главного редактора. Естественно, его изгнали из редакции. «У меня на работе неприятности, — прислал он мне записку. — Меня освободили от должности. Не знаю, какую работу они мне предложат. Пока с 1 марта я в отпуске. И сейчас валяюсь дома. Не пишется».

Предложили ему место завхоза в столовой.

«Все мы живем работой, — позже писала его вдова. — В ней находим и радость, и боль. Гипертония, несправедливость, равнодушие сделали Владимира Сергеевича калекой в пятьдесят лет, не нужным никому, кроме близких. Ему назначили пенсию 49 руб, хотя он потерял все. Таким образом его не стало среди живых».

Какое-то время Ким Цын Сон работал завхозом и окружающие делали вид, что ничего особенного не произошло. Мне удавалось иногда напечатать переводы его стихов в журналах «Дальний Восток» (Хабаровск), «Байкал» (Улан-Удэ), «Сибирские огни» (Новосибирск), даже в софроновском «Огоньке», к огромному моему удивлению, прошли два стихотворения. «Геннадий Мартович! — писал Владимир Сергеевич, узнав, что книга моих стихов уничтожена. — Я, конечно, представляю Ваше настоящее состояние. Если Вам сейчас тяжело работать над переводами, оставьте их. Передайте кому-нибудь по Вашему усмотрению».