Юлия Латынина - Вейская империя (Том 1-5)

На ночь они остановились в бедном доме, и хозяин поделился с ними последним куском хлеба. Спутник же, уходя, взял единственную серебряную чашу в доме и унес ее с собой. Отшельник и тут смолчал. Следующую ночь провели они в доме, где хозяин встретил их бранью и послал на сеновал. Спутник же вынул из-за пазухи чашу и оставил ее дурному хозяину. Тут отшельник не выдержал и хотел спутника зарезать:

- Ты, верно, бес, люди так не поступают!

Тогда спутник его сказал:

- Я не бес, а свойство господне. Узнай же, что серебряная чаша, которую я украл, едва не споила своего прежнего хозяина и была причиной его бедности. А богач, которому я ее отдал, впадет из-за нее в смертный грех и окончательно погубит душу.

- А проповедник, которого ты убил, - возразил отшельник, В чем же он-то был грешен?

- Он и вправду был безгрешен, - отвечал ангел. - Но пройди он еще несколько шагов, - и пришлось бы ему случайно убить человека и погубить свою душу. А сейчас он спасен, и подле господа.

Посему, заключил проповедник, не стоит роптать на пути господа, одному ему ведомо все. И не стоит гордиться, ибо всякий гордец - только меч в руках господа".

"Лучше б он меня убийцей назвал, - подумал Марбод, - чем мечом в чужой руке".

Когда проповедь кончилась, все вышли в первую пещеру, составили длинные столы, разложили семь видов злаков и простоквашу. Белые балахоны сняли, а пояса оставили.

Рядом с Марбодом за стол сел толстый лавочник в нанковом казакине.

- Отец мой, - спросил он, тяжело дыша, - а как с имуществом? Иные говорят - все раздай. Стольких, говорят, убиваешь, сколько могло бы кормиться от твоего излишка...

- Ересь, - коротко ответил привратник. - Пользуйся добром по совести, и все. Господь - наш верховный сеньор, и жаловал нам имущество в пользование, для нашего же блага. И грехом было бы обмануть доверие сеньора и присвоить пожалованное в собственность, и злоупотребить им. Потому-то, - продолжал монах, возвышая голос, - неугодны Господу грабежи и убийства, жадность, мошенничество, хищничество, чужеядство и страсть к насилию и чужому имуществу.

Слова проповедника были пустыми, а от самого человека шла та же страшная сила, которую Марбод чувствовал в королевском советнике, и которая злила его больше, чем все, что Арфарра делал и хотел.

Марбод разозлился и сказал:

- Если я не буду отнимать и грабить, как же мне прокормить дружину? Если не хвастаться удалью, - кто ж пойдет за мной?

Привратник в белом молча смотрел на него и на нефритовое кольцо с кречетом. Марбод стукнул кулаком по столу.

- Мне, - сказал Кукушонок, - плохо, что я убил твоего родича. Он мне снится. Никто не снится - этот снится, ходит, и к горлу тянется. Я сжег барана - чего ему еще от меня надо?

Сидящие за столом притихли, а монах все смотрел и смотрел.

- Я не отрекусь от родовых богов!

- Не надо отрекаться от родовых богов, ибо все они служат Единому и являются его свойствами.

Вдруг глаза проповедника засверкали, как встающая луна, шея раздулась и налилась красным, и он закричал:

- Ведомо, ведомо всем, что ты носишь на шее беса! Это не ты говоришь, а бес! Раздави его, - и говори голосом своим и господним!

Марбод сунул руку за пазуху и вытащил оттуда раковину в парчовом мешочке.

- Это не бес, - сказал Марбод, - это моя удача.

При виде мешочка проповедник задергался, как курица над огнем.

- Бес разбоя и грабежа, - закричал проповедник, - днем он ест с твоего меча, ночью пьет твою кровь, - раздави беса, или сегодня же погибнешь!

И с этими словами проповедник выхватил из рук Марбода пестрый мешочек, бросил его на пол и заплясал на нем. Марбод потом думал, что ничего бы страшного и не произошло, отбери он раковину, - но Марбод только закрыл глаза и услышал, как бес, или бог, или удача его захрустела под деревянным башмаком.

Тут же закричали снаружи, и в конце залы замахали руками сторожа. Людей сдуло, как золу с обгоревшего пня, куда-то в чрево холма. Марбод оттолкнул проповедника, подхватил лук и стрелы и выскочил из пещеры.

Ванвейлен спускался вниз темными анфиладами бывшей управы, когда кто-то окликнул его. Ванвейлен обернулся: в проеме ниши стоял не кто иной, как королевский дядюшка, Най Третий Енот. Най был в темно-вишневом кафтане с круглым белым воротником и поясом из серебряных блях. Каждая бляха изображала какое-нибудь животное. Это был очень дорогой пояс, и сделали его в империи. Волосы старого сеньора были собраны в узел и заколоты золотой шпилькой. Над воротничком, чуть ниже шеи, виднелась татуировка в виде морды енота. Раньше все воины отмечали тело такими знаками. Это делалось для того, чтобы после битвы, если у мертвеца заберут голову и одежду, можно было опознать тело.

Старый граф осмотрел купца с головы до ног:

- Как тебя... Ван... Вай... - знаешь ли ты, что Арфарра-советник хотел тебя арестовать в день праздника? Отчего, по-твоему, за твоей спиной стояло четыре стражника?

Ванвейлен озадачился.

- Знаешь ли ты, - продолжал граф, - что ламасские цеха делают все по слову Арфарры? И если вам не дали торговать в городе Ламассе, то этого не могло произойти без приказания Арфарры?

- Зачем вы мне это говорите?

- Чтобы ты сейчас садился на лошадь не спеша, и упал бы с лошади, как ты это сделал позавчера у Медвяного Отрога. Может статься, что кругом засмеются, когда ты упадешь с лошади, и король выглянет из окна и позовет тебя к себе. И если король, позвав тебя, спросит, как ему быть, вспомни, что я тебе сказал.

- Кто я такой, - изумился Ванвейлен, - чтобы король у меня о чем-то спрашивал?

- Ты посторонний, - промолвил Най, - а о важных решениях гадают на постороннем.

Старый граф повернулся, чтобы идти, и тут Ванвейлен схватил его за полу кафтана. Сеньор весь передернулся от отвращения.

- Эй, - сказал Ванвейлен. - Такие вещи не делаются даром!

Граф поглядел на купца и усмехнулся. "Клянусь божьим зобом, - подумал он, - любой знатный почел бы за счастье сделать это даром". Граф снял с шеи ожерелье крупного жемчуга и вложил его в руку Ванвейлена. Ванвейлен помахал ожерельем и сказал:

- Приговор бога стоит дороже.

- Что тебе надо?

- У вас много земли юго-востоке. Напишите мне расписку, что я могу торговать беспошлинно во всех принадлежащих вам приморских городах.

Граф заколебался, но, видя, что у купца в глазах так и рябит, так и пляшет золотом, увел его в соседнюю комнату и написал грамоту.

Если бы не шакуников глаз да лунная ночь, Неревен наверняка упустил бы Кукушонка.

Теперь же Неревен лежал за холмом и глядел в черепаховую трубку на две фигурки: в синем плаще и в серой епанче, спускающиеся к городу. И опять разговора не было слышно, - слышно было только, как шевелится трава, да ворочаются под ней знатные мертвецы. Неревен вытащил из-за пояса подаренный ему отрез шелка, поглядел на трехцветный узор и едва не заплакал от обиды. Ах, как бы ему хотелось услышать, о чем говорят эти два варвара-пса!