Пэт Мэрфи - «Если», 1997 № 03

«…И сказал Намвааку ученик:

— Джетах, Вселенная тонет в кромешной тьме. Зло это так всесильно, а я так мал и беспомощен! По сравнению с ним чернота смерти кажется ярким светом.

Намваак посмотрел на искривленный клинок и отдал его ученику.

— Там, где стоишь сейчас ты, дитя мое, стоял до тебя Точалла. Он тоже пребывал в полной темноте, у него тоже был нож. Но еще у Точаллы была талма».

Она резко села и напрягла слух, уловив новые колебания в воздухе. Потом она стала крутить головой в разные стороны, тщетно пытаясь определить направление, откуда доносится звук. Однако из-за нарочитой искривленности стен спальни, поглощающих звуки, ей казалось, что этот звук плывет к ней отовсюду.

Джоанн встала, добралась до двери и распахнула ее. Звуки стали чуть громче; она уже была готова определить их как нечто среднее между хрустальным перезвоном и дрожанием гитарных струн.

Музыка… Ноты, впрочем, не подчинялись привычной последовательности; то были, скорее, непостижимые метания по нотному стану, внушающие тоску и чувство одиночества.

Она нажала панель, отпиравшую все двери сразу, и ощупью переместилась ко входу в апартаменты. Звуки доносились откуда-то слева. Она колебалась: в эту сторону ей еще не приходилось удаляться.

Уперевшись левой ладонью в каменную стену коридора, она побрела на звук. Пока она шла, музыка несколько раз прерывалась, а потом возобновлялась; непонятная мелодия всякий раз сменялась другой, но не более понятной. Так она двигалась, пока резонанс не подсказал, что она добралась до просторного помещения с высоким потолком. Она оттолкнулась от стены, вошла в дверь и опять привалилась к стене.

Музыка, которой она внимала, звучала все тоскливее. Джоанн позволяла музыке вливаться ей в душу, не проводя сравнений и отбросив все пристрастия. Музыка задела в ее душе болезненные струны, вызвав знакомые, но в то же время не поддающиеся определению чувства.

Музыка стихла, но для Джоанн она еще продолжала звучать.

— Кто здесь? Отзовитесь! — Голос принадлежал Торе Кия.

— Разве вы меня не видите?

— Нет, здесь темно. Чего вам надо?

— Я услышала, как вы играете. Я думала, что из-за руки вы больше не можете играть…

— Я могу играть оставшейся рукой.

Он шагнул к ней. Она напряглась, но Кия всего лишь взял ее за руку и подвел к дивану. Сев, Джоанн услышала, как драк отходит и снова берет инструмент. Поток звуков возобновился.

— Из ваших апартаментов доносился крик.

— Я кричала во сне.

— Баадек сказал мне, что вы не донесли моему родителю о том, что произошло в машине. Я благодарен вам за это.

— Я промолчала скорее ради Баадека, чем ради вас, Кия.

Он ответил негромким смехом:

— Разумеется. И все же я прошу у вас прощения за свое поведение и благодарю вас за ваше.

Она промолчала, и Кия заиграл снова. Звуки были нечеловеческими, как и сама тидна — арфа со стеклянными струнами. Зато теперь звучала совершенно иная музыка. Джоанн откинула голову на спинку дивана и прислушалась, стараясь понять значение неведомых музыкальных фраз. Музыка все время менялась; наконец зазвучало нечто знакомое.

— Что это, Кия?

Музыка смолкла.

— Мое собственное сочинение. Я написал его на Амадине. Оно вам что-то говорит?

— Здесь слышна человеческая музыка, темы из человеческих произведений. Я их узнала.

— Поймите, Джоанн Никол, сочинение, рожденное среди крови, заливающей Амадин, было бы ложью, если бы в нем звучали чувства одних бойцов Маведах, но не участников Фронта. Ваш композитор, Чайковский, мыслил точно так же, сочиняя музыку о войне: у него звучат мотивы как его собственного народа, так и вражеские.

— А что вы вообще знаете о музыке людей?

Он помолчал. Тидна была без особых церемоний поставлена на пол.

— Этот ваш Мицак сказал кое-что, показавшееся мне правдой. После игры, затеянной моим родителем, он спросил у меня, в чем различие между невежеством и глупостью, и сам же ответил на свой вопрос: невежество — добровольная глупость. Такое впечатление, что Мицак имел в виду всех нас: и людей, и драков.

— Игра вашего родителя? Так вы знали, Кия, что это игра? Ваши речи были частью вашей роли?

— Конечно!

— Зачем? Зачем вы приняли в этом участие?

— Мы живем по талме и потому все время играем. К тому же Тора Соам — мой родитель. Для игры ему потребовалась моя ненависть.

— Но вы знали, что это — игра?

— Все это — игры, Джоанн Никол. Все сущее — игра. Неужели, слушая в чирн-ковахе Талман, вы так ничего и не усвоили?

Джоанн услышала, как он снова берет свой инструмент. Прозвучало несколько аккордов, потом звуки оборвались так же внезапно, как возобновились.

— О Чайковском я знаю по той же причине, по какой мой родитель знает о поведении людей и других рас. Все подробно изучено. Я изучал музыку. Мой родитель изучал жизнь. Ведь перед войной люди изучали нас — разве нет?

— Изучали.

— Наши средства обработки информации благодаря развитию талмы многократно превосходят ваши. — Причудливая мелодия, навеянная пережитым Кия на Амадине, заполнила комнату. — Мой родитель владеет всеми возможными сведениями о людях, включая их знания.

— Но разведка Соединенных Штатов Земли…

— Это несерьезно. Вы подходите ко всему бессистемно и поверхностно, а мы заглядываем вглубь.

— Но все равно не можете избежать войны.

— Не можем, Джоанн Никол. Мы не можем.

Вновь зазвучало амадинское сочинение Кия; Джоанн буквально видела каждую ноту. Но были и провалы — места, где полагалось быть звукам, останься у исполнителя вторая рука.

— На этом можно было бы поставить точку. — Тидна опять была поставлена на пол. — Вы заметили места, которые должна бы была сыграть ампутированная рука?

— Да.

— Сочинение изменило бы духу Амадина, если бы в нем были все положенные ноты. Моя песня — калека, как и ее исполнитель.

Кия еще немного поиграл и опять прервался.

— Как странно, Джоанн Никол… В темноте, как, например, сейчас, я воспринимаю вас не как человека. И у вас перед глазами тьма. Чувствуете ли вы то же самое, что и я?

— Да. Для меня вы и я — просто… одушевленные существа.

— Я услышал ваш крик и отправился на разведку.

— Это был просто страшный сон, Тора Кия. Я в полном порядке.

Помолчав, Кия встал и шагнул к двери.

— Мне тоже снятся сны, Джоанн Никол. — Тора Кия боролся с обуревающими его мыслями и непрошеными речами. — Мне бы…Есть вещи… Мне о многом хотелось бы поговорить.