Кирилл Бенедиктов - «Если», 2004 № 12

Вокруг стоял ужасный шум — как обычно в питейных заведениях Теночтитлана в дни великих праздников. Мешики, весь год строго ограничивающие себя в употреблении спиртного, в эти дни превращались в самых отчаянных пьяниц на свете. В центре полутемного зала гулко бухал барабан, звенели медные тарелки, дребезжали кастаньеты из собачьих черепов. В дальнем углу кого-то били, визгливо смеялись девки, выкрашеный зеленой краской тотонак стоял на четвереньках посреди длинного, уставленного кувшинами с октли стола и громко рычал, изображая ягуара. Расслышать что-нибудь в таком грохоте и гуле казалось невозможным, но человек в черном плаще говорил почти беззвучно, одними губами, и Кортес его понял. Кемаль ибн-Валид — так звали молодого задиристого футувву, которого он прикончил на Площади Цветов пятнадцать лет назад. «Неужели все эти годы его родня искала меня, — подумал Кортес, незаметно нашаривая на поясе рукоять меча, — искала даже здесь, в стране, где правосудие халифа почти бессильно?» Он приготовился резко вскочить, опрокинув тяжелый стол на человека в черном, но тот выставил вперед пустые ладони и едва заметно мотнул головой, давая понять, что не ищет ссоры.

— Садись, — коротко приказал Эрнандо, кивком указывая незнакомцу на низкую скамью по ту сторону стола. — Налей себе вина и говори, что тебе нужно.

Человек в черном вежливо поклонился и опустился на липкую от пролитого октли дубовую лавку. На стоявший перед Кортесом кувшин он даже не взглянул.

— Благодарю тебя, — произнес он по-арабски, — но пить я не стану.

— Назови свое имя, — потребовал Кортес. — Поскольку мое ты, я полагаю, знаешь.

Незнакомец тонко улыбнулся. На вид ему было лет пятьдесят, и опасным он не выглядел — худое смуглое лицо со впалыми щеками, умные внимательные глаза, ухоженные руки с гладко отполированными ногтями. Не наемный убийца и не судебный чиновник, а, скорее, придворный, неизвестно как попавший в этот вертеп. «Интересно, — подумал Кортес, — понимает ли он, чем рискует, очутившись здесь в самый разгар праздника Ицкитекатля? Праздника бога вина, когда все, кроме безусых юношей, получают право пить сколько угодно октли, когда захмелевшие мешики решают свои споры с помощью острых обсидиановых ножей, когда никто не ведет счет зарезанным в пьяных драках или утонувшим в каналах Теночтитлана… Возможно, правда, он пришел сюда не один». Кортес осторожно оглядел зал, выискивая взглядом тех, кто мог бы сопровождать человека в черном. Ни одного мавра он не увидел. За соседним столом громко хохотали его лейтенанты Диего и Эстебан, развлекавшиеся с девчонками-отоми из ближайшего Дома Радости, но, кроме них, все посетители заведения были мешиками.

«Очень глупый, — решил Кортес. — Или очень смелый. Впрочем, одно другому не мешает».

— Тубал, — коротко представился незнакомец. Эрнандо прищурился.

— Еврейское имя. А вина не пьешь. Почему?

— Мои родители были иудеями, — пожал плечами Тубал, — а я принял веру Аллаха. Однако позволь мне перейти к делу. Я секретарь одной весьма важной персоны, которая находится сейчас в Теночтитлане под чужим именем. Мой хозяин хочет видеть тебя, футувва Кортес. Немедленно.

— Ты называл какое-то имя, — равнодушно проговорил Кортес, наливая себе стакан октли. — Изволь объяснить, что ты имел в виду. И запомни, кстати — я не футувва, а христианин-кабальеро. Я не изменял вере своих отцов, чалла[20].

Если его собеседник и был оскорблен подобным замечанием, то виду не подал.

— Имя Кемаля ибн-Валида хорошо знакомо моему хозяину, — спокойно ответил он. — Знает он и тех, кто до сих пор не оставил мысли о мести убийце этого достойного юноши. Это не угроза, кабальеро. Но если ты не захочешь встретиться с моим хозяином, имей в виду: срока давности для таких преступлений не существует…

— Если это не угроза, то я не кастилец, — хмыкнул Кортес, пристально вглядываясь в непроницаемое лицо Тубала. — Что нужно от меня твоему хозяину?

— Он скажет тебе об этом сам. Поверь — я действительно не знаю, о чем пойдет разговор. Во всяком случае, о своей безопасности можешь не беспокоиться…

— День, когда я перестану беспокоиться о своей безопасности, будет днем моих похорон. Где находится твой хозяин?

Тубал едва заметно вздохнул — как показалось Кортесу, с облегчением.

— Я проведу тебя. На улице нас ожидает паланкин с носильщиками…

— Нет, — перебил его Эрнандо. — Никаких паланкинов. Поедем верхом — ты, я и мои люди. Если у тебя нет коня, поедешь позади одного из моих лейтенантов.

— Невозможно, — покачал головой Тубал. — Место вашей встречи должно остаться тайной для всех.

Кортес пожал плечами и снова наполнил опустевший кубок.

— Как хочешь. В таком случае можешь передать своему хозяину, что встреча сорвалась по твоей вине.

Тубал тихо пробормотал что-то на неизвестном кастильцу языке.

— Решай, — равнодушно сказал Кортес. — И решай быстрее — у меня есть кое-какие планы на эту ночь.

— Хорошо, кабальеро, — Тубал изогнул тонкие губы в слабом подобии улыбки. — Мы поедем верхом. Но твои люди будут ждать тебя снаружи.

— Я не люблю, когда мне ставят условия, — Кортес повернулся к своим лейтенантам и поднял руку. Диего был слишком занят тем, что виднелось в широком вырезе рубашки черноволосой отоми, но Эстебан заметил призыв командира и, оттолкнув свою девушку, подскочил к столу. — Мы уезжаем с этим человеком. Сейчас же.

— Да, сеньор, — четко ответил Эстебан, подозрительно разглядывая Тубала. Видно было, что он хочет спросить командира, зачем понадобилась такая спешка, но не решается это сделать в присутствии постороннего. Кортес одобрительно кивнул. Эстебан не относился к числу самых сообразительных его лейтенантов, но у него имелось два неоспоримых достоинства: абсолютная преданность и полная неспособность скрывать свои мысли. — Я скажу Диего.

Кортес поднялся, поправляя перевязь меча. Верткий, словно колибри, продавец вина немедленно подскочил к нему откуда-то сбоку и протянул клочок кактусовой бумаги с мешикскими каракулями. Кастилец недовольно нахмурился. Бегло говоря на языке науатль, он так и не выучился разбирать местное письмо, а спрашивать, что написано на бумаге, было унизительно. Он вытащил из мешочка на поясе щепотку гладких, как шелк, зерен какао и высыпал в коричневую ладонь торговца.

— Вы щедрый человек, — заметил зоркий Тубал, когда мешик, кланяясь, отошел. — Ему хватило бы и двух зерен…

— Считать деньги — занятие для купцов, — презрительно фыркнул Кортес. — Дело кабальеро — их тратить.