Роберт Силверберг - Откройте небо (Сборник)

Ознакомительный фрагмент

– Ты мог бы это сделать в течение всех девяти лет. В любую минуту. Но ты жив. И ты использовал всю свою ловкость и хитрость, чтобы выжить в этой бойне.

– Да, но это было нечто иное! Какой-то абстрактный вызов: человек против лабиринта. Проба сил, хитрости. Ловкости. А теперь, если я убью себя, я перечеркну твои планы. Оставлю человечество с носом. Ведь я необходим, как ты говоришь? Какой же способ лучше заплатить человечеству я найду?

– Мы очень сожалеем, что ты страдаешь, – сказал Бордмен.

– Без сомнения, вы горько плакали надо мной. Но вы не сделали больше ничего. Вы дали мне тихонечко уйти, изболевшемуся, испорченному, нечистому, а теперь я могу освободиться. Это действительно не убийство, а только месть.

Мюллер улыбнулся. Он отрегулировал пистолет на самый тонкий луч и приставил ствол к груди. Осталось только нажать на спуск. Он окинул взглядом их лица. Четверо солдат вовсе не были растроганы. Раулинс все еще пребывал в состоянии шока, только Бордмен был явно напуган и обеспокоен.

– Я мог бы сперва убить тебя, Чарльз. Чтобы дать урок нашему молодому другу… Наказать за подлость смертью. Но это бы все испортило. Ты будешь жить, Чарлз. Ты вернешься на Землю и признаешь, что этот необходимый человек смог ускользнуть из твоих рук. Что за темное пятно на твоей карьере! Полный крах твоей самой важной миссии. Такова моя воля. Я упаду здесь мертвый, а ты обретешь то, что от меня останется, – и он положил палец на курок. – Раз. Два.

– Нет! – закричал Бордмен. – Ради бога…

– Ради человечества, – закончил Мюллер. Он рассмеялся и не выстрелил. Пальцы его обмякли. Он небрежно бросил пистолет в сторону Бордмена. Тот упал почти у самых ног старика.

– Колыбель! – закричал Бордмен. – Скорее!

– Не беспокойся, я пойду сам, – сказал Мюллер.

Раулинсу нужно было какое-то время, чтобы это понять. Сперва они должны были выбраться из лабиринта, а это оказалось весьма трудно. Даже для Мюллера, их проводника, это было тяжелым заданием. Как они и предполагали, ловушки при выходе из лабиринта действовали иначе, чем при входе. Раулинс все еще опасался, что Мюллер ни с того ни с сего попытается броситься в какую-нибудь убийственную ловушку. Но Мюллер, по-видимому, хотел выйти из лабиринта целым и невредимым не в меньшей степени, чем все остальные. Бордмен, что самое удивительное, это знал. Хотя он и не спускал с Мюллера глаз, но предоставил ему полную свободу.

Раулинс, чувствуя, что он в немилости, держался поодаль от остальной компании, почти не разговаривающей во время выхода из лабиринта. Он был уверен, что его дипломатическая карьера уже окончена. Он рисковал человеческими жизнями и успехом операции и все же думал, что поступил правильно. Приходит минута, когда человек должен открыто воспротивиться тому, что считает неправильным.

Над этим моральным удовлетворением, однако, преобладало ощущение, что его поступок был наивным, романтичным и глупым. Раулинс не смел смотреть Бордмену в глаза и не раз задумывался, не лучше ли умереть в какой-нибудь из этих ловушек во внешних зонах, но и это казалось ему наивным, романтичным и глупым. Он смотрел, как Мюллер, высокий, гордый и спокойный, размашистыми шагами идет вперед, и ломал себе голову над тем, почему Мюллер отдал пистолет.

Бордмен, наконец, осчастливил его, когда они разбили лагерь на одной из наиболее безопасных площадей во внешней зоне G.

– Взгляни на меня, – сказал Бордмен. – Что с тобой? Ты не можешь смотреть мне в глаза?

– Не играй со мной, Чарльз. Давай уж покончим с этим сразу.

– Что я должен делать?

– Ну… выругай меня. Вынеси приговор.

– Все в порядке, Нед. Ты помог мне достичь цели. Почему же я должен на тебя сердиться?

– Но пистолет… я дал ему пистолет…

– Ты забываешь, что цель оправдывает средства. Он возвращается с нами добровольно. И сделает все, что мы захотим. Это главное.

– Ну, а если бы он выстрелил в себя… или в нас? – пробормотал Раулинс.

– Не выстрелил бы.

– Это ты теперь так говоришь. А когда он держал этот пистолет…

– Нет. Я же говорил тебе, что нам надо обратиться к его чести, чувству, которое следовало воскресить. Ты это и сделал. Слушай, я ведь грязный агент аморального общества, ты согласен? Я – живое подтверждение наихудших обвинений Мюллера в адрес человечества. Разве захотел бы Мюллер помочь стае волков? А ты, молодой, наивный, полный мечты и надежды, ты для него живое воплощение человечества, которому он служил, прежде чем его начал проедать цинизм. Ты со своей неопытностью пытаешься действовать благородно в мире, в котором нет ни капли морали, никаких благородных поступков. Ты олицетворяешь сочувствие, любовь к ближним, чистые порывы во имя того, что правильно и истинно. Ты показал Мюллеру, что человечество еще не безнадежно, понимаешь? Ты наперекор мне дал Мюллеру оружие, чтобы он стал хозяином ситуации. Ведь он мог сделать очевидное – сжечь нас всех. Он мог сделать менее очевидное – уничтожить себя. Но он также мог встать на одну ступень с тобой, своим жестом продолжить твой. Решиться на самозабвение и выразить проснувшееся в нем чувство морального превосходства. И он сделал так. Ты был орудием, при помощи которого мы заполучили его.

– В таком изложении все звучит так гадко, Чарльз. Как будто ты все это запланировал, спровоцировал меня на то, чтобы я дал ему этот пистолет. Ты ведь не знал…

Бордмен усмехнулся.

– Знал? Нет! – вскричал Раулинс. – Нет! Ты не мог запланировать такого оборота дела. Только теперь, после случившегося, ты стараешься приписать заслугу самому себе. Но я видел тебя в ту минуту, когда дал ему пистолет. На твоем лице были гнев, страх, боль. И ты не знал, как он поступит. А теперь, когда все завершилось столь удачно, ты утверждаешь, что именно так все и задумывал. Я вижу тебя насквозь. Я читаю тебя, как открытую книгу.

– Приятно быть открытой книгой, – весело сказал Бордмен.

Лабиринт, по-видимому, не собирался их задерживать. На пути к выходу они соблюдали все меры предосторожности, но ловушки больше не подстерегали их. И не было никаких серьезных опасностей. Они быстро добрались до корабля.

Мюллеру отвели кабину в носовой части, отдельную от кабин экипажа. Он понимал, что так надо, и нисколько не обижался. Держался он замкнуто, порой иронически улыбался, и часто глаза его выражали презрение. Но охотно выполнял все приказания. Показал свое превосходство и теперь подчинился.

Экипаж корабля под руководством Хостона готовился к старту. К Мюллеру, который оставался в кабине, Бордмен пришел на этот раз один и без оружия. Он тоже мог позволить себе благородный жест.