Кирилл Бенедиктов - Блокада. Книга 2. Тень Зигфрида

— Эх, — говорю, — умеете вы подбодрить личный состав, товарищ майор!

— Умения, — отвечает Жора, — тут особенного не нужно. А вот чтобы в живых остаться, когда планер втыкается носом в поле, тут да, кое-какая тренировка требуется.

Я парень не трусливый, кто меня знает, может подтвердить. Но после слов командира даже мне что-то не по себе стало. Хорошо еще, думаю, если снаряд в крыло попадет. Тогда хоть кто-то выпрыгнуть успеет. А ну как прямо в брюхо залепят? Самолетик-то фанерный, его ткни посильнее сапогом — он и развалится.

— Ладно тебе, старшина, — говорит командир, — что-то ты, я вижу, загрустил.

— Не по себе мне в воздухе, — отвечаю, — я больше землю люблю.

— Ну, земля от тебя никуда не денется, — рассудительно говорит Жора. — А планеру нашему ты зря не доверяешь. Эти «Рот Фронты» знаешь, сколько оружия, лекарств и продуктов партизанским отрядам за линией фронта перевезли? И сбить их, если честно, почти невозможно. Они же деревянные, летят низко, радары их не видят. Тем более, что полетим-то мы, скорее всего, ночью, а не днем, как сейчас.

Поболтали мы еще таким манером минут пятнадцать, а потом под потолком лампочка синяя загорелась и сигнал противно так взвыл, как кошка, которой на хвост наступили.

— Приготовились, — говорит командир, — идем на посадку.

И вот тут, ребята, самое страшное-то и началось. Объяснить, что там было страшного, я вам вряд ли смогу. Просто поверьте — было. В окошки эти круглые ничего не видно, но как-то чувствуется, что мы очень близко от земли. И вот-вот о нее ударимся.

А потом мы и правду ударились. Но не о землю, потому что если бы мы на такой скорости врезались даже во вспаханное поле, от «Рот Фронта» нашего одни щепки бы остались. А так нас начало подкидывать, планер пружинил, его кидало из стороны в сторону, в окошках мелькало что-то темное, уши закладывало от оглушительного треска.

— Посадка на лес! — крикнул Жора.

Вот оно, значит, что, думаю. Это деревья трещат, верхушки которых наш планер, как пилой, срезает. А если где-нибудь впереди прогалина? А если какая-нибудь толстая ветка пробьет фанерный пол «Рот Фронта»?

Но виду не подаю, сижу на попе ровно.

На все, думаю, судьба. Подо Ржевом не помер — ну и здесь Господь упасет.

И упас. Проскрипели мы еще по деревьям немного — и остановились. Пилот из кабины своей вылез, зашел к нам.

— Мы, — говорит, — висим на уровне двадцати метров над землей на верхушках сосен. Выбирайтесь через задний люк по одному, для спуска используйте крючья. В хвосте не толпиться, иначе планер потеряет равновесие и может упасть на землю. Все ясно? Тогда начинайте!

Первым, как обычно, Шибанов полез. Только он из планера выбрался, как «Рот Фронт» наш подозрительно накренился и что-то под ним страшно заскрипело. Пилот кричит:

— Один человек в хвост! Быстро!

Ну, моя очередь и так следующая. Пошел к люку. Иду, а пол под ногами качается — туда-сюда, как качели детские. Вытащил из вещмешка крючья и кое-как вылез из планера.

Когда уже на сосне висел, смотрю — «Рот Фронт»-то на соплях держится. Одно крыло вот-вот соскользнет. Кричу им:

— На правый борт перейдите! На правый!

Они, вроде, услышали. Планер качнулся и уперся правым крылом в развилку могучей сосны. Все же поспокойнее.

Ползу вниз, весь уже, конечно, в смоле и иголках. Вижу — за мной пилот вылезает. И только он вылез, планер на левый бок — хрясь! И пилота какой-то хреновиной, подвешенной под фюзеляжем — по башке. Его, конечно, шлем выручил — если бы не шлем, голова бы у него сразу треснула. А так он просто разжал руки и свалился, как кукла тряпичная, на толстую ветку метрах в пяти ниже меня.

Я быстро к нему спустился, смотрю — дышит, хотя и слабо. Глаза закрыты, изо рта кровь идет. Тут мне сверху командир кричит:

— Что смотришь, старшина? Пристегивай его к себе карабином!

И точно, думаю, у меня же на поясе специальные крючки. Присмотрелся, нашел у него такие же. Щелк, щелк — пристегнул его, прижал к себе, как девушку на танцах, и опять спускаюсь. Только на этот раз спускаться мне в два раза тяжелее, и каждую секунду я думаю, что сейчас вот сорвусь и грохнусь оземь — да не один, а с пилотом.

Но обошлось. Добрался до земли и повалился в мох. Капитан мне помог пилота отстегнуть — он вроде глаза открыл, губами шевелит, но как рыба — ничего не слышно.

Я припоминаю, что нам Катерина на занятиях рассказывала, стаскиваю гимнастерку, делаю из нее валик и под голову ему засовываю. Хуже всего, конечно, если он позвоночник сломал, но тогда бы у него ноги вряд ли шевелились, а они подергиваются, как у собаки, которая во сне бежит.

Тут сверху спускается командир. Быстро так, по-деловому, осматривает пилота и, вижу, губы у него сжимаются плотно-плотно. А это верный признак, что дела неважнец. Жора вообще не из тех, которые свои мысли напоказ выставляют, но если к нему долго приглядываться, то можно заметить, что на некоторые вещи он по-особому реагирует. А я приглядывался, тем более, что он сам нас этому и учил — наука эта называется физиогномика.

— Что, — спрашиваю, — все хреново?

— Бывает, — говорит, — и хреновей, но довольно редко. Надо его срочно отсюда эвакуировать и в госпиталь, иначе загнется наш пилот в течение двадцати четырех часов. А у нас четыре часа на все про все, и оставаться здесь мы не можем по условиям поставленной перед нами задачи.

Я смотрю на него и вижу, что он не шутит.

— Задание-то учебное, — говорю. — А мужик спиной всерьез приложился. Может, все-таки в госпиталь его, а задание — потом?

— Не получится, — отвечает. — Бросать его здесь, мы, ясное дело, не будем, но и в госпиталь не потащим.

— С собой, что ли, возьмем? — Шибанов спрашивает.

Тут к нам Николаич присоединился. Он-то по деревьям ловко лазает, что твоя обезьяна. Легкий и цепкий — чего еще надо.

— Значит, так, — говорит командир. — Будь мы нормальной диверсионной группой, у нас было бы два варианта действий. Первый — вызвать помощь по рации, нарушая тем самым режим радиомолчания. Вероятнее всего, за пилотом бы прилетели, но и нас после такой цыганочки с выходом немцы взяли бы за жабры очень быстро. Второй — облегчить раненому страдания и избежать его возможного попадания в плен.

— Это как? — спрашиваю. — Добить его, что ли?

Товарищ Жора смотрит на меня своими черными глазами, и у меня от этого взгляда натурально мороз по коже.

— Не забывайте, старшина, что раненый, возможно, находится в сознании и слышит нас. Так что выбирайте, пожалуйста, выражения.

И тут Николаич, светлая голова, вдруг как ляпнет: