Юрий Константинов - Преследование

Утро следующего дня я встретил на роскошной вилле в горах. Юное создание, похожее на фею из сказки, подало мне в постель кофе… Впервые за много лет Джек Кроу почувствовал себя человеком. О, это действительно были упоительные дни… И чем ближе подходил роковой срок, тем больнее сжималось мое сердце. Да, мне расхотелось умирать! — воскликнул Кроу. — Чудовищная прихоть Голдинга — возродить в человеке жажду к жизни, чтобы ее отнять. Два месяца подходили к концу, и прислуга на вилле, которая ранее предупреждала малейшее мое желание, стала вести себя все более бесцеремонно. Я почувствовал, как безжалостные когти судьбы снова впиваются в мое горло. Мне запретили покидать виллу, каждый мой шаг жестко контролировался…

Вскоре меня посадили в самолет и доставили на остров в океане.

— Личный остров Голдинга? — уточнил Дэвис.

— Да, он превратил его в охотничьи угодья, — подтвердил Кроу. — На острове были воссозданы уголки всех частей света, на нем соседствовали и африканская саванна, и южноамериканские сельвасы, и скалистое подобие Кордильер. В огромных вольерах на лужайке перед резиденцией метались дикие звери. Только их редко выпускали, — заметил Кроу. — Разве что по случаю приезда именитых гостей. А гостей Голдинг не жаловал. Он привык полировать себе кровь охотой отнюдь не на животных…

— Вы хотите сказать?.. — изумленно вскинул брови Дэвис.

— Да, этот старик взял в привычку убивать людей, — спокойно ответил Кроу. — И не просто убивать. Жертва должна была прятаться, изворачиваться, пытаться выжить. Лишь это доставляло ему истинное наслаждение. Нам суждено было пополнить коллекцию охотничьих трофеев Голдинга.

— Вы сказали «нам»…

— Я не единственный, кто служил двуногой мишенью, — сказал Кроу. — На острове нас было трое: Пантера, Буйвол, Гепард.

Дэвис обескураженно покачал головой:

— А он не шизофреник, Голдинг?

— Голдинг в таком же уме, как и мы с вами, — возразил Кроу. — Вы совершаете ошибку, Дэвис, пытаясь судить о его поступках, как о поступках обыкновенного человека, с точки зрения общепринятой логики. А Голдинг — не из обыкновенных людей. Он руководствуется собственными законами, собственной логикой. У него особая мораль и особые права.

— Права?.. — в сомнении повторил Дэвис.

— Права! — подтвердил Кроу. — Деньги дают многое, но самое страшное из того, что они дают — безнаказанность. Она способна развратить человека до мозга костей, превратить его в чудовище. Голдинг стреляет в людей?! — Кроу неожиданно рассмеялся саркастическим, злым смехом и так же неожиданно оборвал его. — А если это самое невинное развлечение для тех, кто привык к безнаказанности? Может, вы знаете, что он еще проделывает на своем острове? Или кто-нибудь это знает?

— Значит, вас было трое?

— И каждый получил кличку. Мой собрат по несчастью — Буйвол — имел уголовное прошлое, пожизненный срок и два побега из тюрьмы. Этот тупой малый, изъяснявшийся исключительно на воровском жаргоне, с готовностью обменял электрический стул на двухмесячную комфортабельную отсрочку. Он жрал, сколько могло вместить брюхо, накачивался пивом и, казалось, не слишком-то ломал голову над тем, что его ждет.

Иное дело Линда — Пантера. Ее мать была индианкой, и, как большинство метисок, Линда обладала яркой, броской красотой. У нее был возбудимый темперамент, она легко выходила из себя, но быстро успокаивалась и тогда казалась воплощением кротости. Мы часто беседовали с Линдой, впрочем, общаться с кем-либо иным я не мог, держали нас изолированно, а Буйвол, разумеется, в счет не шел.

У Линды был рак горла, ей оставалось жить максимум полгода, как и я, она пыталась покончить с собой, но люди Голдинга вынули девушку из петли. Думаю, череп Пантеры украшает теперь камин в охотничьем домике старика.

— Что вы сказали? — переспросил Дэвис.

— Ах, вы же не знаете, что Голдинг коллекционирует свои трофеи, — отозвался Кроу. — Череп каждой жертвы помещается в изысканную оправу и в виде кубка водружается на полку у камина. Чем занимательнее охота, тем дороже оправа. Однажды во время прогулки по острову, когда охранник отвлекся, я заглянул через окно и увидел десятки этих страшных, ощеренных «сувениров».

Голдинг окрестил меня Гепардом, каким-то образом ему удалось выведать, что я был чемпионом колледжа по бегу на спринтерские дистанции.

Впрочем, клички — дань условности, по-моему, с их помощью Голдинг хотел просто оправдать свое странное «хобби» в глазах прислуги. Накануне охоты старик удостоил нас личной беседы, чтобы проинструктировать о правилах игры.

— Если может существовать на свете изящнейшая, сверхутонченная жестокость, то имя ей — Голдинг! — с неожиданной яростью воскликнул Кроу и, словно испугавшись собственного крика, вновь перешел на хриплый шепот:

— Знали бы вы, Дэвис, какое плотоядное ожидание светилось в глазах Голдинга, когда он окидывал нас взором в предвкушении привычного наслаждения. Вы когда-нибудь видели вблизи этого монстра?

Обозреватель покачал головой.

— Невысокий, с брюшком, одевается весьма просто. По виду Голдинг мог бы сойти за мелкого служащего. В его не в меру суетливых движениях, манере подробно рассуждать о второстепенном, готовности в любой момент рассмеяться дробным лающим смехом нет ни на йоту значительности. Подобных типов не замечают в толпе. Но в том-то и дело, такие, как Голдинг, никогда не окажутся в толпе.

Две вещи показались мне несовместимыми с сугубо заурядным обликом старика. Его неестественно, не по возрасту румяные щеки, будто этот человек питается кровью младенцев, и налитые тяжелым, странным возбуждением глаза. Эти глаза впиваются в вас намертво, словно изголодавшиеся клещи, они добираются до самых глубин вашего существа и, кажется, выворачивают внутренности с бесцеремонностью средневекового инквизитора.

Голдинг оглядывал нас, как истый коллекционер — долгожданные, чудом доставшиеся ему экземпляры. Расспрашивал о самочувствии, о том, достаточно ли комфортабельна наша тюрьма. Он был весьма предупредителен и велел дать Буйволу другой галстук, который больше соответствовал тону рубашки, а мои латунные запонки заменить на золотые. Любопытная деталь, не так ли? — спросил Кроу. — Клички кличками, но Голдинг хотел видеть в нас прежде всего людей — внешне благополучных, сознающих свое достоинство, умеющих ценить жизнь.

При этом он старался выглядеть перед нами этаким благодетелем.

— Пробил желанный для вас час, детки, — елейным голосом изрекал старик, расхаживая по огромной гостиной, — папаша Голдинг немного отсрочил ваше свидание со всевышним — он хотел, чтобы вы перешли в мир иной счастливые, познавшие блаженство. Отблагодарите же меня послушанием — и вы умрете быстро, безболезненно.