Далекие журавли - Доминик Иосифович Гольман

требуют сначала очень много, но и эта начальная цена была настолько высока, что для него не имело никакого смысла даже начинать торговлю. Так он и шел все дальше и дальше, от одного спекулянта к другому, протискивался сквозь толпу, поглядывал внимательно по сторонам, чтобы не пропустить какой-нибудь благоприятной возможности, и пощупывал время от времени правый карман своих донельзя пропитанных машинным маслом рабочих штанов, где лежала отпущенная для покупки, согласованная в долгих дебатах с матерью сумма.

Вдруг он увидел нечто, заставившее учащенно забиться сердце. Брюки! Такие, как у артистов в кино. Светло-серые в мелкую клеточку. Размер его, это он определил еще издали. Он усиленно заработал локтями, пробираясь к товару.

Брюки продавал невзрачный мужчина с красноватым, несколько опухшим и плохо выбритым лицом. Рядом с ним стоял еще один, помоложе, маленького роста, сухощавый, по-видимому его приятель.

— Ну что, все же углядел свои брюки? — крикнул сухощавый. — Пожалуйста, можешь их иметь. На-ка, прикинь, как они тебе подойдут… Подумать только, точно твой размер. Ну, тебе везет.

Вблизи брюки производили не такое сильное впечатление. Хотя складка у них была отглажена так, что походила на острие ножа, заметно было, что товар не новый. Но именно это и могло сделать невозможное возможным, потому что на новые брюки такого образца ему не хватило бы и всей получки.

— Сколько просите? — осведомился он насколько мог равнодушным тоном.

— Пятьсот рублей, — ответил плохо выбритый мужчина, не повернув головы.

Такая цена намного превосходила его возможности. Он хотел уже повернуться и идти прочь, но притягательная сила материала в мелкую клеточку была слишком велика, и он сказал, подражая тону тертого рыночного завсегдатая:

— А по-деловому?

— Сколько дашь? — заинтересованно отозвался сухощавый.

— Две сотни, — заявил он без долгого раздумья, потому что именно эта согласованная с матерью сумма и лежала в правом кармане его рабочих брюк.

— Четыреста, — сказал плохо выбритый.

Ага, поддаются, значит, вовсе не такие уж они упорные.

— Нет, — сказал он, — четыре сотни это тоже много. Сам погляди, брюки-то ведь не новые.

— Как это не новые? — удивился сухощавый. — Или ты смотришь, что на них этикетки нету? Чудак, это же по заказу сработано, у лучшего портного заказано было.

— Да что ты с ним разговариваешь, — сказал плохо выбритый. — Сразу же видно, что это не настоящий покупатель, он время проводит на рынке, в виде развлечения.

— Да нет, мне правда брюки нужны, только цена слишком высокая.

— Понял! — сказал сухощавый. — Товарищу действительно нужны хорошие брюки.

— Четыреста, — неумолимо произнес плохо выбритый.

Он решительно повернулся и хотел уйти, чтобы в зародыше подавить муку страстного, но неосуществимого желания. Однако сухощавый, казалось, взялся быть его ходатаем.

— Погоди, — сказал он. — Сколько ты дашь окончательно?

— Двести рублей.

— Триста! — буркнул плохо выбритый.

Ага, уже и этот поддается.

— Нет, две сотни и ни копейки больше.

— А сколько у тебя всего-то денег? — спросил сухощавый с участием.

Кто захочет выставлять напоказ свою бедность. Но вопрос был так неожидан и прозвучал как-то искренне.

— Двести рублей…

Сухощавый сочувственно покачал головой. Затем подмигнул и рубанул воздух рукой.

— Эх, чего там! Была не была. Бери свои брюки за две сотни!

— И правда, хрен с тобой, — подтвердил плохо выбритый. — Бери уж. Только для тебя.

Он наспех пересчитал деньги, отдал их, взял под мышку вдвое сложенные брюки и помчался домой. «Не перевелись все же добрые люди на свете, — думал он по дороге, — которые сочувствуют себе подобным, которые готовы даже пожертвовать собственной выгодой, когда дело идет о том, чтобы выручить человека в беде».

Мать осмотрела покупку с некоторой опаской.

— Сынок, а они не перелицованные?

Вечером он пошел на соседний двор, где молодежь танцевала под баян. Несмотря на новые брюки, он все же не осмелился пригласить на танец какую-нибудь девчонку, однако стоял среди ребят без обычной скованности и, покуривая толстую папиросу «Беломор», без стеснения поглядывал вокруг. После танцев прогулялся немного со своим другом, а затем отправился домой. Перепрыгивая через канаву, он вдруг услышал подозрительный звук рвущейся материи. Его взгляд упал на левое колено. Там, в материале в мелкую клеточку, зияла дыра. Он ускорил шаг, но одновременно ускорился и распад светло-серого сокровища, и вскоре от драгоценных брюк остались одни помятые лохмотья.

Часто потом он вспоминал это происшествие, и каждый раз с новым чувством. Обида и горькое разочарование постепенно уступили место удивлению наивности шестнадцатилетнего паренька, а потом пришло даже нечто вроде восхищения актерскими способностями обоих жуликов и искусством неизвестного портного, который сумел придать истлевшим лохмотьям, пусть всего лишь на несколько часов, видимость ходового товара.

Вспомнив эту старую историю, он улыбнулся и приступил к осуществлению своего плана, родившегося здесь в магазине. Да, везение этого дня ему не изменяло: он быстро разыскал свободную телефонную будку, у него, как по заказу, нашлась двухкопеечная монета, хотя вообще-то он был не любитель звонить по телефону, и сразу же ответила соседка, она была в хорошем настроении, не желала слушать никаких его объяснений, извинений и тут же позвала его жену.

— Нет, ничего не случилось, просто наткнулся в магазине на превосходный костюм, сыну как раз подойдет, думал уже купить с ходу, но без примерки все же рискованно, дома он?.. Вот и отлично, тогда пусть сейчас же подбегает, это редкий случай, отличный материал и не очень дорого… Хорошо, подожду у входа в магазин.

Он увидел их еще издалека. Рослый, стройный парень, длинные ноги, широкая грудь, белобрысый чуб, розовые щеки, внешность весьма даже привлекательная, а в поведении какой-то тихий, робкий. Меряет тротуар легкими, широкими шагами. Рядом с ним деловито семенит мать, с годами она становится все круглее, все дороднее, пошла-таки вместе, не может положиться на мужиков, решила сама поглядеть покупку и утвердить или отклонить ее, костюм это тебе не какая-нибудь мелочь.

Все уверяли, что парень удался в него. Те же голубые глаза, тот же широкий, улыбчивый рот, да и голос такой же, как у него. Он любил сына и видел в нем продолжение собственной жизни. Было уже решено, что после восьмилетки, то есть в этом году, он поступит в производственно-техническое училище и обучится наследственной профессии токаря. Покупка этого костюма представлялась ему как бы символической, как бы осуществлением его собственной юношеской мечты, переданной по наследству сыну. Тем более и годами парень был сейчас почти в том же возрасте, что и он тогда, в тот первый послевоенный год…

Светло-серый костюм, к счастью, все еще висел в своем дальнем углу, скрытый от глаз неразборчивого потока посетителей, предназначенный только