Наталия Новаш - НЕПРОЧИТАННАЯ ТЕТРАДЬ (Записки психиатра)

Слава богу, у меня тоже три внука… Как пробудить это чудо в каждом? Ум, доброту…

Воздействовать на детей методом Шурика и Ольшевского? Освоить открытие — и выпустить из бутылки джинна? Ведь можно переделывать и в рабов, в безвольных, готовых на все убийц, послушных, как автоматы.

Стоит ли играть с огнем? Не обязательно. Просто детей надо воспитывать по—другому…

Один мой ученик, молодой психоневролог, работавший на осмотрах подростков, как—то признался: «Знаете, боюсь спрашивать таблицу умножения. Лучше не спрашивать. Они ее не знают… Иногда, — продолжал он, видя мое удивление, — чувствуешь: вроде нормальный парень, не олигофрен. А что посложнее — спросить боишься. Не развито абстрактное мышление, глубинное постижение смысла…»

Тот же ученик поделился и другими собственными наблюдениями.

Олигофрены, люди с умственной отсталостью первой степени, к тридцати годам, когда начинают вести обычный установившийся образ жизни — семья, дом, работа, — уже ничем не отличаются от окружающих…

Девочка в инвалидном кресле за год освоила программу двух классов — с помощью бабушки, которой пришлось вспомнить профессию своей молодости. Учительница из соседней школы приходила редко — сперва раз в неделю, а потом — только выставляла отметки за четверть. Бабушка освоила школьные учебники и взяла на вооружение всю библиотеку сына. Довольно странную, на первый взгляд, библиотеку… Я узнал об этом случайно.

Обходя апрельскую лужу, я приблизился к ним с бабушкой и невольно прислушался к их беседе. Те следили за раненой птицей. Скворец с перевязанной лапкой, слетевший с чьего—то балкона, семенил по мокрому асфальту, пытался подняться в воздух…

— И все—таки правильно, что дракона выпустили из артефакта… — сказала девочка и вздохнула.

— Откуда выпустили? — невольно вырвалось у меня.

— Из артефакта.

— А что это за артефакт?

— Такой камень — черный и самый прочный на свете, в котором сидел дракончик.

— И кто же его туда посадил? — удивился я еще больше.

— Гоблины.

— Кто—кто? — искренне не понял я.

— Нечистики! — шепнула мне на ухо бабушка. — Сколько в детстве слыхали сказок! А теперь… своих написать — не могут: ихние читаем… — и пояснила, кивнув в неопределенность: — Саймак. Американский фантаст…

Я ждал объяснения от ребенка.

— Гоблины или тролли, — продолжала тем временем девочка. — А может быть, их создатели… Те, кто прислал к нам всех этих роботов, когда человека еще не было на Земле…

Пристыженный, я попросил почитать книжку. И проглотил ее с удовольствием.

Хорошая сказка для взрослых. А я вот и не додумался бы прочесть ее внукам. Хоть знаю, что развивать фантазию, интеллект, доброту имеет смысл только в таком возрасте. Позднее, как ни горько, это почти бессмысленное занятие. Девочке было тогда пять лет…

Теперь она выросла — ей уже семь. Вчера бабушка читала ей приключения Синдбада—морехода. Х—м… Мне и самому читали это вслух до школы. Бабушка читала. А сейчас — радио, телевидение…

Но не слишком ли мы разжевываем? Не ошибаемся ли, когда боимся, что чего—то дети не поймут? Дети вовсе не должны понимать все. Непонимание стимулирует любознательность и мыслительные способности. Информация, не пробуждающая вопросов, — пустой труд писателей и режиссеров…

«Разум создан для неповторимого, — читал я у П. Валери. — Разум повторения не выносит. Увидев однообразие — он отворачивается…» Разум этой несчастной девочки уже никогда не отвернется от нового. От трудного. От чужой боли.

Она готова принять открытие, сделанное Шуриком. Только ради нее я не сжег тетрадь! Да, я хотел сжечь. Никто не посмел бы меня осудить. Преждевременные открытия так же вредны, как преждевременные роды.

И все же я не смог этого сделать. Каждый раз, когда рука тянулась к тетради, вспоминался тот последний разговор с Шуриком: он умолял сберечь тетрадь для сына… Глупец! Просил сохранить не сына — тетрадь! Сына я ему не сохранил. Его сына — моего внука — воспитала Татьяна: в нем нет ничего ни от Шурика, ни от меня.

Татьяна — моя дочь. Слишком скоро она поселила у нас Шурика в качестве зятя. Я был рассержен и… огорчен за способного ученика. Но — счастье дочери!..

Вначале мы жили вместе. Потом пришлось строить кооперативную квартиру. Перед тем ужасным походом Татьяна как раз собиралась подать на развод. Ее будущий второй муж, человек уже тогда с очень выгодным положением и окладом, неожиданно потерял жену. Я умолял подождать…

В тот день пришел Шурик.

— Сохраните это, профессор… — сказал он и положил на стол коричневую тетрадь. — Помните желтые рододендроны? У них такой сумасшедший запах…? Он наклонился и долго нюхал стоявшую на столе сирень. — В прошлом году мы с Лидой сделали это открытие. Тогда я чуть не погиб в Карпатах. Сдуру полез за цветами. Сорвался. Повис над обрывом. Кричать было бесполезно — шум реки заглушал звуки. Голова кружилась не только от высоты… я вспомнил уже потом — одуряющий, сильный запах. Сил продержаться хватило бы ненадолго. Я мысленно простился с жизнью… И Лида услышала мои мысли. Прибежала, бросила со скалы веревку. С тех пор мы знали мысли друг друга…

— Постоянный контакт? — спросил я не без некоторого удивления.

— Не зависящий от расстояния, — кивнул Шурик. — Методику мы выработали потом. Обучить можно каждого человека. Все записано в тетради. Единственное, что нужно, — особый запах. Возможно, он как—то стимулирует восприятие. Только вам… не советовал бы читать. — И болезненная улыбка омрачила его лицо.

Я почувствовал его боль. Мальчишка! Переживает…

Пора бы знать: в моем возрасте научишься читать мысли и без методики. И поймешь: телепатии — этого дара — не пожелал бы и своему врагу…

Он глянул совсем по—новому:

— Неужели?

Вот тут—то мне и открылось…

— Кажется, поздно! — сказал я, убивая его надежду. — Ведь ты подарил мне тогда букет? Верно? А я—то думал, что до шел сам…

— Нет—нет! — замахал он руками — Что вы! Это были просто цветы… Я не знал, что получится без методики!

Почему это пришло мне в голову только теперь? Дурманящий, тонкий запах желтых цветов? Значит, все дело в нем? Активируются центры древнего обонятельного мозга… Методику вырабатывает жизненный опыт…

Та весна… Мы шли по бело—розовой пене лепестков. Это была последняя такая весна в моей жизни.

Боль, ужас, глупость человеческих мыслей… Тайные, запрятанные в подсознание грешки… Радость, тщеславие, самодовольство… Скудность человеческих душ. Все это обрушилось на меня с той минуты, окутало, оглушило, не давало радоваться даже весне. Не оттого ли я так критически воспринимаю родных детей?